ГЛАВА ПЕРВАЯ

Когда мне было 11 лет, я играл в матче детской лиги, который проходил в Вашингтоне, и, уйдя от столкновения с соперником, услышал: «Проваливай со льда, слабак». Посмотрев на трибуны, я понял – это был голос матери.

В 80-х семья Реников не могла служить примером для подражания и не была похожа на те, которые вы могли увидеть в популярных тогда телевизионных сериалах. В нас не было ничего от типичной американской семьи. Мы гораздо лучше бы вписались в одно из современных реалити-шоу. Здесь было все: постоянные крики, злость, гнев, драма и неожиданные истории – что могло бы каждую неделю привлекать зрителя.

Можно было бы посвятить целую серию только тому, как мой отец, Уолли, высаживал меня зимой из машины и заставлял идти три мили пешком до дома, так как его не устраивало мое выступление в последнем матче. Фанатичное желание моей семьи сделать из старшего сына хоккеиста, возможно, заставило бы многих покачать головой, оценивая безумный уклад нашей жизни.

В 13 лет я жил в Ферфаксе, Вирджиния и каждую неделю проделывал путь в 250 миль только в одну сторону, чтобы сыграть за команду из города Тотова, Нью-Джерси. Каждую пятницу в течение всего сезона у меня был зарезервирован билет на самолет, следующий из аэропорта Даллеса до Ньюарка. Даже с учетом всех специальных предложений вроде 79 или 99 долларов за билет в один конец, мой отец подсчитал, что тот сезон в составе «Нью-Джерси Рокетс» обошелся ему в 25 тысяч долларов. Потом он всегда шутил, что расписание игр в НХЛ – это легкая прогулка, по сравнению с теми милями, что я намотал в детстве.

«Тяжелая поездка, это когда тебе 14, а ты должен выехать из дома в пять утра», - говорил отец. Но, как он отмечал, я хотя бы мог долететь до Нью-Джерси: «Некоторые идиоты преодолевают этот путь на машине».

Конечно, это замечание он относил на свой счет и счет моей матери, Джо, так как они добирались от Вирджинии до Нью-Джерси на автомобиле.

В мои юные годы отец очень многое сделал для моей карьеры. Мой стиль игры сформировался на почве наших частых бесед о том, как стоит себя вести на площадке. Он верил в командную игру, и если он думал, что я был слишком эгоистичен на льду, то мог орать на мне всю обратную дорогу домой.

В то время получить приглашение поиграть на «Рокетс» был честью для молодого хоккеиста. Эта организация развивалась с 70-х. Джо Маллен, первый американский игрок, который покорил отметку в 500 голов в НХЛ, выступал за «Рокетс». Они гордились тем, что собирали лучших игроков из Лонг-Айленда, Нью-Джерси, Коннектикута и Вашингтона. Меня они присмотрели после того, как я забил 203 гола и набрал 485 очков в составе «Вашингтон Метрос». И если возможно, чтобы у 11-летнего игрока была репутация, то у меня она была.

В НХЛ полно ребят, о которых впервые услышали на детском турнире в Квебеке. И я один из них. В одном из матчей мне удалось забить восемь голов. Рекорд же соревнований равняется девяти шайбам, и установил его парень по имени Уэйн Гретцки.

«Рокетс» также пригласили и моего партнера по звену Мэтта Мэллгрэйва. Когда моя семья переехала в Северную Вирджинию, мне было 10 лет, и тогда я слышал, что Мэллгрэйв был лучшим игроком в округе. Не знаю, кого я себе представлял, но точно не ожидал встретить парня с ирокезом. Помню, я тогда подумал: «Этот чудик лучший здесь?» Позже Мэтт рассказывал, что ходили разговоры о том, что я стану новой звездой. И он был совершенно не впечатлен, когда увидел меня в обычной одежде и осознал, что я вешу легче любого ровесника минимум на 15 фунтов. Потом он поведал мне, о чем думал в момент нашей встречи: «И это тот мелкий засранец, о котором столько говорят?» Несмотря на не самое лучшее перовое впечатление, сейчас мы добрые приятели.

«Рокетс» дважды подряд выигрывали детский чемпионат США (в 1983 и 1984 годах) при нашем с Мэллгрэйвом непосредственном участие. В мой первый сезон самым сложным соперником для нас был клуб «Чикаго Янг Американс», в составе которого выделялись Джастин Даберман, который потом поиграл за Университет Северной Дакоты и провел пару матчей за «Питтсбург», Джо Сак, который неплохо зарекомендовал себя в Юниорской лиге Квебека, и Эдди Олчик, который сейчас работает на NBC. Именно с «Чикаго» мы и встретились в финале. Игра закончилась со счетом 3:2, и победу мы добыли в четвертом овертайме. Тот матч я заканчивал с поврежденным плечом после «любезного» силового приема Дабермана. Я отомстил двумя голами и голевой передачей.

Интересно, что в следующем сезоне Даберман уже играл за «Рокетс». И мы вновь дошли до финала, который проходил в Мэдисоне, Висконсин, где мы одолели «Детройт Кампавэйр» - 3:2. За эту команду выступал будущий игрок НХЛ Денни Фелснер, а также Майк Бобэк. В то время многие считали, что Майк является одним из самых талантливых американских игроком в этом возрасте.

Правда, детском возрасте невозможно предсказать, кто пробьется в НХЛ, а кто нет. Но, даже когда я был совсем молод, весь хоккейный мир знал, кто является самым талантливым в стране. Майк Модано выступал за «Маленьких цезарей» из Детройта и наше соперничество началось, когда нам было по 10 лет. Следующие несколько лет на каждом турнире меня преследовало сравнение с Модано. Не прекратилось это, и когда мы попали в НХЛ.

Если вспоминать момент, который лучше всего характеризует мою семью, так этот тот, когда мой отец пошел на понижение в должности и на серьезное понижение зарплаты ради того, чтобы мы могли переехать в Массачусетс, когда мне пришло время идти в хоккейную школу.

Наверное, лучшим итогом нашего переезда в Массачусетс стало решение играть за академию Тайера, где я встретил свою будущую жену Трэйси и моего доброго друга Тони Амонти. Тони и я серьезно усилили нападение Тайаера. Наша игра основывалась на скорости, и мало кто мог нас остановить.

Если кому-то интересно, кто из нас был быстрее, то я, наверное, скажу, что это был Тони. Как-то он сломал ногу. Это случилось в его первый год в Тайере. Он сломал ногу во время матча. Травма была весьма серьезная, были сомнения, что он сможет вернуться на прежний уровень. Тони пропустил больше месяца. И люди не были уверены, что Амонти сможет вновь кататься, как и прежде. Да, он не был прежним… он стал лучше. После травмы Тони стал просто неподражаем. Но не стоит этому удивляться, так как Амонти всегда был очень трудолюбивым. Пребывание в академии был не из дешевых удовольствий и Тони со своим братом Рокко занялись благоустройством территории, чтобы заработать денег. Когда Тони не играл, то он работал.

На льду у нас с Амонти было охренительное взаимопонимание. Во втором сезоне я сыграл 24 матча и набрал 65 (31+34) очков. Тони заработал 57 (25+32) баллов за результативность. Третьим в нашем звене был Дэнни Грин, весьма крепкий игрок, который сейчас стал адвокатом.

Но чаще всего я вспоминаю, как весело нам было в то время. Мы придумали особое испытание для новичков. Новоприбывший должен был раздеться догола, зажать в заднице печенье и сделать круг, не уронив его. В случае проигрыша он должен был съесть это печенье.

У Амонти невероятно заразительный смех. Иногда кажется, что он просто не может себя контролировать. И этот смех заставляет смеяться уже вас. Когда мы играли уже за «Чикаго», то решили посмотреть фильм «Тупой и еще тупее». С самого начала Тони начал ржать и уже не мог остановиться. Его смех был настолько громок и неистов, что все в кинотеатре смеялись скорее над ним, чем над картиной. Я сам смеялся до коликов.

Тони также был рядом, когда я сделал первую татуировку – Тасманский дьявол, держащий клюшку. Нам было тогда по 16, рановато для того, чтобы принимать  такие решения.

Несмотря на то, что Мэллгрэйв пошел в другую школу, мы продолжали поддерживать отношения и зачастую играли вместе в летних лигах. Амонти тоже присоединялся к нам. Одно из самых любимых наших воспоминаний того времени, это моя попытка познакомить Мэтта с девушкой по имени Трэйси Вазза, которая в будущем стала моей женой.

В то время я пытался встречаться с подругой Трэйси, Мартиной Сифакис. И мне казалось, что Мэтт и Трэйси могут отлично поладить.

Как-то мы ехали на очередную игру, и я сказал: «Мэтт, я собираюсь познакомить тебе с этой знойной, горячей штучкой по имени Трэйси». Только я закончил эту фразу, как мимо нас пролетел «Порш» со скоростью 90 миль в час. Это была Трэйси за рулем авто ее мамы. «А вот и она», - сказал я, указывая на исчезающую в дали машину. Мы до сих пор смеемся над тем случаем.

Трэйси утверждает, что она была абсолютно равнодушна, когда меня представили ей, как новую звезду академии. Она не разбиралась в спорте, но два ее брата играли за Тайер. Основываясь на впечатлениях от Рика и Стефена, Трэйси считала, что все хоккеисты грубы, агрессивны и любят выделываться. Но я не подходил под это описание. Трэйси призналась, что считала меня застенчивым.  И когда она рассказывает эту историю сейчас, то знающие меня люди находят ее забавной и малоправдоподобной.

Мы не были похожи, она – бунтарка, я – домосед. Трэйси встречался с парнем не из нашей академии. С тем, кого не одобряли ее родители. Она любила тусоваться, я же предпочитал сидеть дом, так как хотел хорошенько отдохнуть перед очередным матчем.

Трэйси настаивает, что наши отношения сложились, так как этим занималась она. Мы дружили пару лет, прежде чем стали по-настоящему встречаться. Мы всегда были рядом друг с другом. И однажды мы с Трэйси стали парой. Это случилось само по себе. Минуту назад мы говорили о последнем матче, а теперь мы уже вместе. Сейчас, 25 лет спустя, мы все еще вместе, женаты почти два десятилетия, растим двух прекрасных детей, Брэнди и Бретта.

Отец Трэйси, Ричард Вазза, сомневался в правильности решения дочери. Мистер Вазза был успешным бизнесменом, который жил с шиком и комфортом вместе с женой и пятерыми детьми. Он высоко ценил амбициозность и образованность, и он сомневался, что эти качества мне свойственны.

«Каждый парень хочет, чтобы его задрафтовали под высоким номером, но единицам выпадает такой шанс», - заявил он. Несмотря на то, что мистер Вазза никогда не видел меня в деле, я уверен, что оценка моих физических способностей заставила его сомневаться в реальности сбыться моей мечте о попадание в НХЛ.

Однажды я ужинал вместе с семьей Вазза, когда речь зашла о колледже. «Я не думаю, что пойду в колледж», - заявил я. «Что ты имеешь ввиду?» - удивилась мама Трэйси. «Думаю, я смогу пробиться в НХЛ», - я ответил.

Отец Трэйси взглянул на меня, как будто я совершил преступление на его глазах: «Сынок, тебе лучше подумать об образовании, так как твои шансы закрепиться в НХЛ, возможно, не так хороши, как ты думаешь».

Трэйси активно занималась верховой ездой и даже имела перспективы попасть на Олимпиаду. Отец потратил 250 тысяч долларов, чтобы добыть для нее отличную лошадь: «Парень ничего не добьется. Он никогда не сможет позволить купить тебе лошадь», - настаивал мистер Вазза.

Женитьба на Трэйси была лучшим решением в моей жизни. Вторым по значимости считаю выбор адвоката Нила Эббота в качестве моего агента. Как и моя жена, Нил сопровождал меня в радости и горести, в болезни и здравии на протяжении всей моей карьеры.

В то время, когда многие агенты оббивали порог моего дома, кандидатура Нила оказалась оптимальной. Он понимал игру, так как сам выступал за колледж Колгэйт с 1971 по 1975 года. Его партнером по команде был Майк Милбери. Как юрист, он хорошо изучил закон. Раньше он работал с игроками из НФЛ, и знал все особенности агентского бизнеса. Он знал, как работать с молодежью, так как представлял Брайана Лоутона, когда того выбрали под общим первым номером на драфте НХЛ в 1984 году.

Нил занимался моими контрактными вопросами, представлял мои интересы в различных ситуациях, зачастую помогал решить какие-то личные проблемы. Он оказался, скорее, близким другом или старшим братом, нежели агентом. Он никогда не входил в число тех, кто говорил только то, что его клиент хотел услышать. Нил всегда принимал верные решение и давал ценные советы. Если он считал, что я сделал ошибку, то без стеснения указывал на это. Нил не выбирал слова, чтобы не ранить мои чувства. И я всегда уважал его за это. Когда ты получаешь процент от зарплаты игрока, то, думаю, это нормально для человеческой природы, не хотеть испортить отношения с клиентом, не раскачивать лодку. Нил перевернул бы нашу лодку, если бы почувствовал, что я в этом нуждаюсь.

В академии Тайер я познакомился с тренером Артуром Валисенти, который подготовил меня к будущей встрече с Майком Кинэном. Когда я впервые встретил Кинэна, то его тактика запугивания напомнила мне Валисенти. Он был груб и выглядел, как босс сицилийской мафии. Возможно, поэтому я не любил смотреть ему в глаза, когда он орал на меня.

В первый год своего пребывания в академии, я все еще продолжал играть за «Нью-Джерси Рокетс». Я выступал за команду до или после матчей за академию. Но мнение моей семьи и Валисенти относительно одного турнира, проходившего в Норф-Бэй, Онтарио, разошлись. Все было просто: тренер не хотел, чтобы я играл на нем. Мы же решили все равно поехать туда, не поставив его в известность.

Мы тщательно продумали наше путешествие в Норф-Бэй, чтобы я смог слетать из Бостона до Оттавы и обратно и успеть в школу к понедельнику. Даже если бы «Рокетс» вышли в финал, мы были уверены, что мы все верно рассчитали.

Однако снежная буря спутала все наши карты, и полет из Норф-Бэй до Оттавы был отменен. Не долго думая, мой отец арендовал машину и мы отправились в путь. Поездка должна была занять четыре с половиной часа. Но из-за погоды она заняла все десять. Однако мы успели в Оттаву вовремя и на следующее утро я был в школе и на тренировке, свято веря, что Валисенти ни о чем не узнает.

Но, как только я появился на занятии, выяснилось, что Валисенти знают каждую деталь о том турнире: «Мне позвонили 15 скаутов и рассказали о тебе». Тогда мы осознали, что больше мне не удастся оставаться незамеченным.

Честно говоря, о моих перспективах в НХЛ не часто говорили до встречи с непобедимой командой «Авон Олд Фармс». На ней присутствовали более 300 скаутов их НХЛ, скаутов из юниорских лиг, тренеров колледжей – все они хотели посмотреть на Брайана Лича, который был лучшим игроком в стане соперника. В том сезоне Лич набрал 94 очка и получил прекрасные отзывы. Но к концу матча выяснилось, что мы победили, а я набрал 4 (2+2) очка.    

После этой встречи моя жизнь круто изменилась. Моего отца окружили скауты и тренеры: «Меня просто взяли в кольцо. Мне казалось, что я товар по лучшей цене во время рождественской распродажи», - шутил отец.

Я оказался в центре внимания, казалось, что каждая команда из Юниорской лиги Канады (QMJHL) хотела заполучить меня. Однажды мне позвонил звездный нападающий тогда еще «Эдмонтона» Уэйн Гретцки, который являлся владельцем команды «Халл» из Юниорской лиги Квебека. Грецтки убедительно описал те преимущества, которые я получу, выступая в QMJHL. Однако Уолли и Джо Реники были обеспокоены, что их сын не будет уделять достаточно внимания учебе. И, наверное, они правильно сомневались.

В НХЛ я старался придерживаться агрессивного, жесткого стиля игры. Позиционировал себя как «питбуля». И я любил силовую борьбу. Но, наверное, каждый, кто видел мою игру в детстве, удивился бы такой метамарфозе. Тогда я играл гораздо тоньше. Мэллгрэйв шутил, что я был мягкотелым. Я никогда не славился своей жесткостью. Не любил, когда против меня применяли силовой прием и постоянно жаловался на зацепы. После одного матча я был так рассержен грубой игрой соперников, что со всей ярости ударил по двери и сломал руку.

Когда я был моложе, то часто оставался лежать на льду после столкновения. Но я никогда не боялся идти в борьбу. Оказывался там, где мне нужно было находиться, чтобы забить гол. И я никогда не считал себя слабаком. Даже несмотря на то, что в старших классах мой вес еле дотягивал до 150 фунтов.

Мой вес меня беспокоил, и я поделился своими опасениями с агентом. На одном из просмотров скауты НХЛ захотели взвесить меня. Я специально спрятал под полотенце 10-киллагромовый груз, только чтобы чуть улучшить свои показатели. Тогда мне было 16 лет, но я с трудом набрал 140 фунтов.

Несмотря на то, что я играл не очень жестко, думаю, мне удалось всех убедить в том, что я хочу, а главное могу забивать голы. Описывая меня в молодые годы, Даберман сказал: «Ты был как собака, от которой можно избавиться, только пристрелив ее».

Несмотря на то, что с мои братом Тревором у нас разница в четыре года, считаю, что у нас отличные отношения, если исключить те моменты, когда я терроризировал его, когда мне было 9, а ему – 5. Но разве не многие старшие братья так поступают? Я всегда пытался напугать его, и мне удалось добиться своей цели, так как практически два года он спал на полу в комнате родителей, так как боялся оставаться один в темноте. Черт, я был жесток с ним.

Однажды я так достал его, что он рассвирепел и отвесил мне оплеуху. Мой пятилетний братишка сжал кулачок и вмазал мне по правой щеке, да так, что им бы гордился сам Мухаммед Али. За все годы игры в НХЛ у меня не было более здорового синяка под глазом, чем тот, который поставил мне Тревор в 1979-м. И я знаю, что он каждый раз вспоминает тот момент и не может сдержать смех, когда видит мой очередной синяк.

Без сомнения, тогда я это заслужил. Я любил, когда он чувствовал себя не комфортно. К примеру, у нас на стол всегда подавались овощи. И мама должна была убедиться, что мы съели их полностью, только после этого мы могли идти по своим делам.

Однажды это была лимская фасоль, которую Тревор на дух не переносил. Но мама не готова была идти на компромисс, в этом доме жили по ее правилам. Тревор был вынужден закончить свою трапезу, а я сидел за столом и получал особое удовольствие, наблюдая, как он пытается справиться с фасолью. Он засовывал одну в рот, но тут же выплевал ее. Он просто плакал, казалось, что его вот-вот вырвет. Я же смотрел на все это со смехом. Эта пытка продолжалась 90 минут. Все закончилось тем, что он разрыдался и стал бросать в меня кухонную посуду.

Родители жестко воспитывали нас с Тревором. Говоря это, я не подразумеваю, что они оскорбляли или подвергали нас насилию. Но они верили в жесткую любовь. Мы всегда должны были вежливо попросить и поблагодарить. В противном случае были бы нежелательные последствия. Смотрите всегда в глаза с теми, с кем разговариваете. Относитесь к людям также, как вы хотели бы, чтобы они относились к вам. Я слышал эти фразы множество раз.

Одно из самых ярких моих воспоминаний уходит в далекое детство и посвящено поездки в банк вместе с мамой и леденцу, который дал мне клерк. «Что нужно сказать?» - спросила мама, когда я взял гостинец. Не знаю почему, но я промолчал. «Что нужно сказать?» - повторила она. И вновь я промолчал. Тогда она выхватила леденец у меня из рук и положила обратно в тарелку: «Сегодня он не получит леденец», - отрезала мама. Я чуть не спотыкался, когда она вытаскивала меня из банка.

Мой отец постоянно подталкивал меня, чтобы я раскрыл свой талант на сто процентов. Чересчур властный? Возможно. Но сейчас, будучи уже сам отцом, я могу оглянуться назад и понимаю, что они всегда меня поддерживали. Мы постоянно были в пути. Как родитель, я наслаждаюсь тем моментом, когда у меня нет обязательств. У моих отца с матерью таких моментов не было. Они не ходили поужинать вдвоем. Они не путешествовали, если речь не шла о хоккее. Они хотели только создать лучшие условия для того, чтобы мы добились успеха как спортсмены и как люди. Да, они были строги. Но они старались делать только, что считали лучшим для своих детей.

И 30 лет спустя они поддерживают меня. Я купил поляну для гольфа в Массачусетсе, и они просто спасли мою задницу, согласившись помогать мне в управлении. Изначально она было в жутком состоянии, а сейчас я горжусь этим местом.

Подводя итоги, мое детство продлилось не долго, моя карьера началась, когда мне было 10 или 11. Пока другие дети росли и боролись со свойственными подросткам проблемам, я думал, а достаточно ли хорош мой бросок для НХЛ. Мои родители оберегали меня в то время, когда мои ровесники взрослели, учась на собственных ошибках. Когда я подписал первый контракт и стал зарабатывать более 100 тысяч в год, не знал даже как пользоваться чековой книжкой.

И мое детство, посвященное только хоккею, ударило по мне, когда я попал в НХЛ. Как я понимаю сейчас, я пропустил период проб и ошибок, тот момент, когда ты учишься разбираться в людях, кому доверять, а кому нет. Я пропустил эти уроки, так как слишком был занят игрой. Когда я попал в НХЛ, то у меня было достаточно умения и таланта, но вне арены я еще не успел повзрослеть. Интуитивно я доверял всем подряд – качество, которое послужило мне не очень хорошо в будущем.

Что должно было лучше подготовить меня ко взрослой жизни? У меня нет четкого ответа. Мы слишком торопились, чтобы добраться от одной ледовой площадки до другой, чтобы анализировать это.

Но я солгу, если скажу, что хотел бы изменить свое детство. Я два десятка лет провел в НХЛ, заработал более 60 миллионов долларов. Забил более 500 голов. У меня есть гольф-клуб. В те давние годы Реники, наверное, сделало что-то правильно.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Когда мой агент, Нил Эббот, готовил меня к собеседованиям перед драфтом-1988, казалось, что он зачитывает мне правило Миранды. Для Нила главным табу были разговоры о моем весе. Он был уверен, что истинные цифры могут отпугнуть некоторых претендентов. На июнь 1988 года я весил 155 фунтов. Но никто не знал об этом, так как Нил убедился, чтобы мой вес стал самой большой загадкой драфта того года. Без лишних разговоров Нил заявил, что я должен отказаться от взвешивания, если кто-то предложит мне встать на весы.

В то время в НХЛ ценились здоровые нападающие похожие на лесорубов. Двумя самыми сильными центрфорвардами считались американец Майк Модано, ростом 6 футов и три дюйма при весе в 212 фунтов, и канадец Тревор Линден, ростом 6 футов 4 дюйма и весом 210 фунтов. Оказалось, что любой из числа топ-проспектов весил больше меня минимум на 50 фунтов.

Мой драфт проходил еще до того, когда наступила эра Интернета. Сейчас десятки сайтов составляют свои рейтинги новичков и позволяют ознакомиться с огромными количеством информации о любом игроке. Но в мое время информационная база основывалась на том, что скауты видят на льду и слышат в подтрибунном помещении. Скауты дали понять, что им нравится моя скорость, мои руки и моя самоотдача, но так же было известно, что многие команды смущают мои физические данные. Это было отражено и в превью драфта, которое выпустил журнал Hockey News той весной. Отзывы о моем потенциале в основном были положительными, и меня поставили на 11-ю позицию рейтинга. Однако мои шансы полностью раскрыть потенциал были отмечены как сомнительные. Естественно, основные сомнения вызывал вопрос, хватит ли мне сил выжить в джунглях НХЛ.

Еще опасение вызывало то, что я играл в американских лигах. Скауты превозносили Модано, потому что он отправился в Западную хоккейную лигу (WHL), чтобы убедить всех в своих возможностях. Несмотря на то, что я набрал 84 (34+50) очка в 24 матчах, скауты старались принизить мои достижения, отмечая, что я добился этого в более слабом турнире.

И пусть скауты НХЛ не были особо предвзяты, но они все равно предпочитали игроков, которые уже поиграли в Канадской хоккейной лиге (CHL). Годом ранее все игроки, которых выбрали в первом раунде, были канадцами. Успех сборной США под руководством Герба Брукса на Олимпиаде-80 в Лейк-Плэсиде открыл американцам дорогу в НХЛ. Но, спустя восемь лет после того события, только 19 уроженцев Америки были выбраны в первом раунде драфта.

Некоторые мои соотечественники отлично проявляли себя в НХЛ. Но Брайан Лоутон был выбран под 1-м общим номером на драфте-1983. В год моего драфта, ему уже было 23, он забил 17 голов и набрал 41 очко в составе «Миннесоты». Но не складывалось ощущения, что он вырастет в ту суперзвезду, которую ожидали увидеть «Северные звезды». Это тоже не говорило в мою пользу. К тому же скауты не знали, останусь ли я в высшей школе еще на год.

Перед драфтом у нас было примерное представление, кто из генменеджеров интересуется мной. Чувствовали, что «Квебек» может забрать меня под 5-м номером. Если «Нордикс» пройдут мимо, то под 8-м номером меня может взять «Чикаго», под 11-м – «Хартфорд», под 12-м – «Нью-Джерси». Также ходили разговоры, что «Торонто», у которого было право выбора шестым, имеет на меня виды, однако Нил считал, что они предпочтут игрока из CHL.

Я думал, что у меня очень хорошие шансы попасть в «Девилс». Генеральный менеджер «Нью-Джерси» Лу Ламорелло хорошо знал меня, так как я посещал его тренировочные лагери, когда был помладше. «Дьяволы» пригласили меня на интервью в Нью-Джерси и тестировали вместе с игроком из «Мичигана» Родом Бринд’Амором.

У «Нордикс» были два выбора в первом раунде – третий и пятый. Последний достался им от «Рейнджерс» в качестве компенсации за подписание на пост главного тренера Мишеля Бержерона в 1987 году. Правда, я не очень хотел играть за «Квебек», хотя никому об этом не говорил. Меня не прельщала перспектива играть во франкоговорящем сообществе. К тому же не считал «Нордикс» сильной командой, и не было похоже, что они находятся на пути к успеху.

Мы были уверены, что они не выберут меня под третьим номером, но генеральный менеджер Морис Филион мог потратить на меня пятый пик. С двумя выборами в первом раунде они могли рискнуть и поставить на тощего американца с хорошей скоростью.

Как потом выяснилось, только представители «Чикаго» попросили меня встать на весы. Я отказался: «Вы когда-нибудь видели, чтобы весы забивали голы?». В комнате были шесть или семь человек и большинство из них засмеялись. Может, кто-то из них подумал, что я бравирую, кто-то – что я дерзкий. Но, надеюсь, они все поняли, что у меня есть характер.

В число этих людей входил и Майк Кинэн. Два дня назад все газеты пестрили заголовками, что Майк стал новым главным тренером, заменив Боба Мердока. Приведя «Филадельфию» к финалу Кубка Стэнли 12 месяцев назад, Кинэн считался одним из лучших молодых тренеров в лиге. На тот момент ему было всего 38. Но «летчики» уволили его, так как считали его методы слишком жесткими. Кинэна называли молодым Скотти Боумэном, и идея заполучить этого парня крепко засела в голове владельца «Чикаго» Билли Вирца, который знал, что такое управлять железной рукой.

Я не помню, чтобы Кинэн много разговаривал во время этой встречи. Уверен, что «Блэкхокс» проводили еще много собеседований и, возможно, все эти молодые игроки вскоре слились для него в единую массу. Так что я не уверен, что он сразу узнал меня при следующей встрече.

А произошла она за день до драфта, когда мы оказались в туалете одного ресторанчика в Монреале. «Здравствуйте, мистер Кинэн», - приветствовал я. Он кивнул в ответ и после паузы добавил: «Ты же Джереми Реник?» - «Да, сэр. Надеюсь, вы задрафтуете меня завтра». - «Если ответ будет положительным, ты будешь отдавать все силы за меня?» – «Да, буду». – «А достаточно ли у тебя большие яйца для этого, пацан?» - «Ага, и, учитывая, что мы стоим у писсуаров, я могу показать их вам, если хотите».

Драфт начался ожидаемо: «Миннесота» выбрала Модано, «Ванкувер» - Линдена, а «Квебек» - Кертиса Лешишина из «Саскатуна». Потом «Питтсбург» остановился  на Дэррине Шэнноне из «Уиндзора», и вновь настала очередь «Нордикс».

К нашему облегчению и удивлению они задрафтовали нападающего Даниэля Доре. Он был гораздо лучшим тафгаем, чем игроком. Кто берет драчуна под общим пятым номером? Нам потом объяснили, что «Нордикс» чувствовали себя обязанными задрафтовать франкоканадца. Сейчас это решение считается одним из худших в истории лиги.

Когда очередь «Квебека» прошла, мы посчитали, что лучшие шансы у меня попасть в «Чикаго». Как и предсказывал Эббот, «Торонто» пропустил меня, предпочтя Скотта Пирсона, а «Лос-Анджелес» взял Мартина Желину. После этого «Блэкхокс» взяли время на раздумье, а их генеральный менеджер Боб Палфорд переговорил с коллегой из «Баффало» Герри Мином, пред тем как подняться на подиум и объявить свое решение.

Позже автор Chicago Tribune Майк Кайли пояснил, что «Чикаго» мог договориться с «Баффало» о некотором обмене, одним из условий которого, было отодвигание «Блэкхокс» на 13-е место на драфте: «Я был по-настоящему разозлен, что сделка не состоялась», - рассказал Палфорд.  

По информации Кайли, «Чикаго» было готов обменять опытного игрока и поменяться с «Баффало» местами на драфте ради центрфорвардов Джона Такера или Адама Крейгтона. Палфорд рассказал, что Мин передумал, так как решил, что сможет заполучить нужного ему игрока и под 13-м пиком: «И он этого парня так и не дождался», - отметил Палфорд.

Легче всего было предположить, что Мин хотел задрафтовать Бринд’Амора, который оказался под 9-м номером в «Сент-Луисе», или Теему Селянне, выбранного «Виннипегом» десятым. «Сэйбрс» достался Сэвэйдж, который, в итоге, провел в НХЛ лишь три матча.

После драфта выяснилось, что, если бы «Чикаго» совершило этот обмен, то я не попал бы в команду, так как под 12-м номером меня готово было забрать «Нью-Джерси».

Эббот подготовил меня к общению с прессой. Я хотел сказать, что мечтаю играть за «Чикаго» в следующем году. В интервью же я сказал следующее: «Сделаю так, как посчитает нужным клуб. У меня есть предложения от Бостонского колледжа и Университета Бостона. И, если так будет нужно, то я пойду в одно из этих учреждений или буду играть в юниорской лиге».

Когда «Чикаго» намекнуло, что готово заключить контракт, я бы настроен гораздо оптимистичнее Нила. Он очень серьезно заботился о моем образовании, так что склонялся к идее играть за колледж. Раньше он представлял интересы Лоутона и часто задавался вопросом, не сложилось бы карьера Брайана лучше, если бы он не перескочил сразу же во взрослую лигу. Он верил, что деньги рано или поздно придут. Возможно, их будет даже больше, если набраться терпения. К тому же у меня было бы больше времени заняться физикой.

Тогда еще существовало предубеждение, что игра за колледж негативно скажется на проспекте. Однако это не означало, что Палфорд был готов раскошелиться. Он был весьма упрям в переговорах. Он предложил контракт на три года с окладом в 90 тысяч долларов за первый сезон, 95 за второй и 100 за третий. Также мне полагался подписной бонус в размере 50 тысяч. Нил посчитал это предложение весьма средним, что только укрепило его желание отправить меня в колледж.

Я последовал его совету. У меня была куча предложений, но я уже нацелился на Бостон, так как он был близок к дому, а «Иглз» были весьма неплохой командой. С момента когда я переехал в общежитие и до тех пор пока не началась учеба, это решение выглядело удачным. Мне казалось, что я буду наслаждаться студенческой жизнью.

Занятия начинались в 8 утра. Я пришел на 10 минут раньше и занял место в центре большой аудитории. Комната быстро заполнялась, и вот пришел профессор. Он не стал откладывать дело в долгий ящик и раздал листы, которые нужно было предать по рядам: «Это ваш силлабус».

Я был обескуражен. Понятия не имел, о чем он говорит. Я никогда не слышал о каком-то гребанном силлабусе. Даже не представлял себе значения этого слова. «У нас будет тест»,  - поинтересовался я у своей соседки. «Нет, силлабус – это методичка». Когда силлабус добрался до меня, он состоял из нескольких листов. Потом я увидел учебный план: «Тест. Тест. Контрольная. Коллоквиум. Сочинение. Тест. Промежуточный экзамен. Контрольная. Тест. Тест. Тест…» Конца и края не было видно.

Это совершенно выбило меня из колеи. С тех пор я ненавижу слово «силлабус». После пяти минуты моей учебы в колледже я отдал силлабус соседке и вышел из аудитории. Как только я закрыл за собой дверь, то тут же помчался к телефону: «Нил, ты говорил сегодня с представителями «Чикаго»?» - «Да, они настаивают на своем, не готовы увеличить предложение». – «Нил, соглашайся». – «Но, Джереми, мы отказывались от этих условий все лето». – «Да, но летом я не слышал слово «силлабус». А теперь я его даже видел, и хочу убраться отсюда к чертовой матери, это не для меня. Я не студент, я, черт побери, хоккеист».

Нилу все же удалось выбить повышение оклада на пять тысяч долларов в год. Подписной бонус остался прежним. Тогда мой отец зарабатывал 95 тысяч в год. Я помню как думал, что неплохо справляюсь, раз получаю больше, чем он.

По пути из Бостона в тренировочный лагерь «Чикаго», который уже был в разгаре, Нил напутствовал меня и учил правильному поведению. Он сказал, что я должен быть агрессивным: «Ты должен заслужить уважение. Если кто-то будет доебываться до тебя, не давай ему спуска». Нил не стеснялся в выражениях.

Когда я впервые попал в раздевалку «Чикаго», то это напомнило мне сцену из фильмов о Второй мировой войне, когда новобранец пытается познакомиться с закаленными в боях ветеранами. Казалось, что каждый в этой комнате побывал не в одном сражении. Мне не зашивали ни одной раны, я никогда не ломал кости, а практически у всех игроков «Чикаго» было по несколько шрамов и отсутствовало по несколько зубов. Для парня, который только закончил 11-й класс, они казались стариками. Дени Савар и Стив Томас раскуривали одну сигарету на двоих в углу. Лысеющий  Боб Мюррей выглядел достаточно старо, чтобы сойти за моего дедушку. Да у моего деда было больше волос на голове, чем у Мюррея! Дэниэл Винселет выглядел хоккейной версией снежного человека. Никогда не видел более волосатого мужика.   

Было даже немного страшно переодеваться вместе с ними в одной комнате. Я брился каждые пару месяцев, а этим парням, казалось, надо было бриться каждые три часа. В общем, я пошел в душ вместе с экипировкой и был практически одет, когда вышел из него.

Я только ступил на лед и не понимал, что делать, как увидел на трибуне Нила, машущего мне рукой. Когда я подъехал поближе, то услышал: «Сними забрало, сними забрало». Тогда я понял, что был единственным на площадке, кто носил защитную маску и капу. Я немедленно уехал на скамейку, снял шлем, выплюнул капу и попросил подыскать мне другой шлем.

Когда началась игра, то я до жути боялся, что шайба попадет мне в лицо. Но позже я осознал, что летающие шайбы – это не главная моя проблема. В начале двусторонки я подбил клюшку Рика Вэйва и обокрал его. В ответ он рубанул мне по ногам. Помня напутствия Нила, я ткнул его в ответ. Вэйв был так обескуражен моим поведением, что не сделал больше ничего. Он забивал 50 голов за «Торонто» и никак не ожидал, что 18-летний панк будет бить по нему, как по пиньяте. Уже в раздевалке Вэйв подошел ко мне и приказал мне больше так никогда не делать. Я извинился, но не испытывал никаких сожалений. Нил был прав. После моей стычки с Вэйвом, до меня никто больше не докапывался.

После тренировки я и Нил встретились с Биллом Вирцом и Бобом Палфордом. Мы получили чек на 50 тысяч. Время быстро пронеслось, так что практически все работники арены уже ушли, когда мы покинули «Чикаго Стэдиум». Это было ошибкой, так как стадион находился в неблагополучном районе. В то время он считался настолько опасным, что не все таксисты заезжали в эту часть города.

Когда мы добрались до улицы Мэддисон, Нил уже выглядел обеспокоенным. Мы оба были одеты в костюмы, к тому же Нил держал в руках портфель, в котором лежал мой денежный чек. Мы заскочили в близлежащей магазинчик, и продавец, который находился за тонким пуленепробиваемым стеклом, посмотрел на нас, как на инопланетян. Нил просто хотел узнать, есть ли какой-то способ нам вызывать такси, но продавец покачал головой и засмеялся.

С этого момента мы стали двигаться к нашему отелю гораздо быстрее. Некоторое время на нас никто не обращал внимание. Но потом за нами увязался молодой парень, который все время посматривал на дипломат Нила: «Парни, вы нахрен долбанулись находиться в этом месте в это время. И если бы у меня не было другого дела, то я стащил бы этот дипломат».

Он уже начал уходить, но обернулся и добавил: «Видите того парня, который следует за вами? Он порежет ваши задницы на лоскуты и украдет все, что у вас есть». У Нила чуть глаза не вылезли из орбит. Он всегда был очень осторожным и опасливым. Наверное, в тот момент он чуть не намочил штаны. Но он здорово себя держал. Нил увидел проезжающий автобус и выбежал прямо на средину улицы, чтобы остановить его. Эта картина напомнила мне знаменитую фотографию человека, стоящего на пути танков на площади Тяньаньмэнь. Двери открылись, и водительница стала орать на Нила: «Ты сбрендил, тебя же могли задавить!» 

Тем временем Нил уже звал меня в автобус. Когда двери закрылись, он заявил, что если она развернется и отвезет нас в отель, то он даст ей 100 долларов. Уже через минуту мы двигались в нужном направлении. В автобусе был еще один пассажир, пожилая леди, ей Нил тоже дал сотню баксов за беспокойство.

Тем вечером Нил напомнил, что мне предстоит проделать еще долгий путь, прежде чем я закреплюсь в НХЛ. Пусть я и показал себя в первый день, но мне еще нужно завоевать уважение Кинэна. И такой шанс мне представился во втором контрольном матче, в котором мы противостояли «Миннесоте». И во время которого Майк чуть не задушил меня на скамейке. 

Но в тот день я понял, что наши с Кинэном взгляды на игру резко различаются. В одной из первых смен я следовал за защитником соперника в средней зоне и, когда он стал освобождаться от шайбы, перехватил ее, после чего риезко избавился от нее, отпасовав назад в нашу зону. Сразу как вернулся на скамейку после смены, Кинэн подошел ко мне и сомкнул руки у меня на шее: «Если ты пропустишь хотя бы еще один ебанный силовой прием в этой ебанной игре, ты не проведешь больше ни одного ебанного матча в этой лиге». Не похоже на светскую беседу. «Ты понял меня?!» - продолжал орать тренер. «Да, сэр», - сказал я, чуть не сорвавшись на крик. Но слезы точно выступили у меня на глазах.

Столкновение с Кинэнон стало одним из поворотных моментов в моей карьере, потому что именно после него я пришел к тому стилю игры, который и позволил мне продержаться в НХЛ два десятилетия. Но тогда я страшно испугался тренера. Я испугался, что моя карьера закончится, так и не начавшись. В следующей смене я пытался применить силовой прием против любого, кого только мог достать. Я боялся Кинэна больше, чем возможности получить травму. Но я быстро осознал, что был просто рожден именно для того, чтобы играть как живой таран. Каждый раз, когда я хитовал кого-то, я становился все увереннее, что выживу здесь, что даже смогу процветать, развивая данный навык, пусть я и не был самым здоровым игроком в составе. Играя словно Тасманский дьявол, я стал уверенным в себе и заработал уважение в лиге. Фанаты «Чикаго» любят такую игру, и эта самоотдача стала моей визитной карточкой

Но я тогда осознал, что одной самоотдачи недостаточно, чтобы завоевать место в основе. Меня оставили в составе после тренировочного лагеря, но в первых трех матчах сезона-1988/89 я не смог набрать ни одного очка. Кинэн вызвал меня в офис и заявил, что я еще не готов играть в НХЛ.

 

Меня задрафтовали «Су-Сент Мери» в Юниорской лиге Онтарио и «Халл» в юниорской лиге Квебека, и было решено, что я буду выступать в Квебеке, так как моим родителям будет проще там меня навещать.

Кинэн принял верное решение, так как за этот период я прибавил. Ален Виньо, который сейчас работает в «Ванкувере» (прим. - Виньо покинул «Кэнакс» летом 2013 года), был моим тренером в «Халле». За 28 матчей я набрал 70 (34+36) очков. Также я съездил в составе сборной США на молодежный чемпионат мира.

В «Халле» подобралась отличная компания, включая Стефана Матто, который до сих пор остается моим близким другом. Поддерживаю из той команды также дружеские отношения с Кэмом Расселлом. Джейсон Гликмен был нашим голкипером. Когда я еще играл за «Нью-Джерси Рокетс», то мы победили в финальном матче чемпионата «Чикаго Янг Американс», лидером которых был Джо Сак. Он тоже стал моим партнером по «Халлу». Быстроногий Мартин Желина, которого ждала длинная успешная карьера, играл со мной в одной тройке. Эти парни знали, как веселиться и как стоит принимать новичков.

Самый длинный выезд, в Чикутими, занимал 11 часов. Когда мы почти приехали, то Виньо попросил водителя остановиться. Потом он велел всем новичкам собраться у автобуса, так как его ассистент забыл заполнить все документы и нас не пропустят через парковую зону. Я не помню точно все его объяснения, но, в итоге, его доводы оказались убедительными. Он провел меня.

«Что мне нужно сделать?» - спросил я, опасаясь, что провел 11 часов в автобусе впустую. «Мы спрячем вас в багажном отделении», - решил тренер. Так что трем новичкам пришлось лезть в багажник и нас заставили баулами с вещами. Не помню, какая тогда была температура, но казалось, что я оказался на Северном полюсе.        

Мы проехали пару миль, после чего остановились. Я стал различать голоса, которые обсуждали, что придется проверить багажное отделение. «Прячьтесь. – скомандовал я: Постарайтесь закрыться сумками. Лягте как можно ниже».

Дверь открылась и мы трое затаили дыхание, чтобы не выдать себя. Потом мы выглянули и увидели Виньо вместе с другими игроками, которые покатывались со смеху. Так в «Халле» был принято приветствовать новичков.

В том сезоне, когда я играл за «олимпийцев», в лиге было введено правило на обязательное ношение масок и защиты для шеи. Однажды Желина и еще один игрок забыли про это. Их не допустили к матчу, и мы проиграли. Мы вернулись домой, как обычно поздно, но Виньо велел всем собраться в раздевалке. Он включил видеокамеру и велел каждому игроку полностью облачиться в экипировку, после чего встать у камеры и отметиться. Мы одевались и раздевались 20 раз, все время отмечаясь перед камерой. Виньо хотел удостовериться, что больше ни у кого не будет проблем с памятью.

Когда тебя отсылают в юниоры то ты должен приготовить себя к тому, что проведешь в этой лиге весь сезон. Ведь дорогу в основу тебе откроет лишь череда травм в команде. Представьте мое удивление, когда на День святого Валентина мне сообщили, что «Чикаго» меня вызывает. Я был потрясен. Единственной проблемой было то, что я не играл с начала января из-за поврежденного колена.

Но сразу три форварда «Чикаго» попали в лазарет, включая Дени Савара. Так как клуб уже вызвал двух игроков, настала моя очередь. Тогда еще моя подруга, Трэйси, как раз только прилетела в город, чтобы навестить меня. Я поспешил домой и сообщил ей, что следующим утром «Чикаго» ждет меня в Миннесоте. Так что вместо тренировки через час и пятнадцать минут я должен был быть в аэропорте, чтобы успеть на нужный мне рейс.

Я не мог пропустить этот вылет. С Трэйси на хвосте я мчался на своем «Шевроле Блейзер» в аэропорт. Из-за спешки я пропустил предупреждающий знак и уткнулся во впередистоящую машину. Женщина, бывшая за рулем, запаниковала и влетела в дом. Когда я вылез из машины, то увидел, что другой автомобиль припаркован в чьей-то гостинице.

Местный полицейский, большой фанат «Халла», появился незамедлительно и узнал во мне игрока. Я рассказал ему, как все было, объяснил свою ситуацию. Неожиданно он сказал: «Проваливай отсюда. Езжай играть в НХЛ. Я позабочусь здесь обо всем. Мы позже с тобой свяжемся». Офицер действительно со всем разобрался. Так как я больше никогда не слышал об этом инциденте.

Так как мой вызов не планировался, то в раздевалке не оказалось свитера для меня. Наш сервисмен предложил мне джерси с 51-м номером и без фамилии на спине. Это была моя  единственная игра в составе «Чикаго», когда я играл не под 27-м номером.

Встреча началась для нас неудачно. Дени Савар, который только вернулся после девятиматчевого отсутствия из-за травмы голеностопа, на шестой минуте получил рецидив, когда защитник «Миннесоты» Шон Чемберс засадил ему по больной ноге. С уходом Савара мне предоставили больше игрового времени, и в начале второго периода я забросил свою первую шайбу в НХЛ, поразив ворота финна Кари Такко. Моя передача на Брайана Нунэна задела его клюшку от борта выскочила на пятак, где Такко потерял ее из виду. Я бросился на добивание и протолкнул ее в ворота, выведя «Чикаго» вперед – 1:0. Символично, что именно Нунэн стал соавтором моего гола, так как он тоже был уроженцем Бостона и мы часто пересекались в летних лигах.

На следующий день Палфорд заявил: «Джереми может задержаться здесь надолго. Он сможет помочь нашей атаке». Стало ясно, что клуб хочет оставить меня до конца сезона. Они даже не выводили некоторых хоккеистов из списка травмированных, чтобы не возникло никаких проблем.

После того как я не набрал ни одного очка в первых трех матчах сезона, за следующие 17 игр на мое счету было 9 голов и 9 передач. И хоть меня начинали немного признавать, но окончательно я заявил о себе в апрельском матче плей-офф против «Сент-Луиса».

В первом периоде в моменте, когда я боролся за шайбу у борта, я оказался на коленях в углу и Стив Лармер попал мне коньком в нос. Чтобы зашить рану, врачи наложили 15 швов. Первый мой шрам. Я помню, что думал о том, как близко порез оказался к моему глазу. Но вскоре я уже вернулся на лед, и этот факт поднял мой авторитет в глазах партнеров. Затем во втором периоде, когда «Сент-Луис» вел с минимальным счетом, я запутался в сетке вместе с Гленом Фетерстоуном. Он пнул меня, я пнул его. А потом он ткнул мне клюшкой в лицо. Словами не передать, какие отвратительные чувства и боль испытываешь, когда у тебя ломаются и выпадают зубы. Думаю, травма колена была даже менее болезненной.

После этой зуботычины я был так растерян, что даже не выплюнул зубы изо рта. В таком состоянии я вернулся на скамейку и стал рассказывать партнерам, что произошло. Подбежал Кинэн и стал орать: «Не рассказывай им! Расскажи это арбитру!» Он подозвал Керри Фрэйзера, когда я открыл рот, чтобы поведать о произошедшем, у меня выпали четыре зуба. Четыре! Вот они были, а через минуту их уже нет. Я получил две минуты за грубость, но мой обидчик заработал большой штраф, и это означало, что мы получили численное большинство, когда я выйду на лед.        

Моя стычка с Фетерстоуном завела команду, и мы смогли выйти вперед, забив два гола за восемь секунд. Позже, во время розыгрыша еще одного большинства, Стив Томас нанес бросок, но Грег Миллен парировал его. Однако я поборолся за отскок и смог добить шайбу. Этот гол оказался победным.

Мои партнеры по команде были впечатлены моей жаждой борьбы, несмотря на то что я потерял столько зубов. Незадолго до того, как я закончил эту книгу, мой тогдашний одноклубник Грег Гилберт рассказал, что именно игра в Сент-Луисе показала всем, чего я на самом деле стою. И я смутно припоминаю, что Дик Грэм подошел ко мне после матча и похвалил: «Так это и делается. Вот что значит быть настоящим «ястребом».

Я почувствовал, что меня приняли, так как ребята стали шутить относительно моего внешнего вида. Самой популярной шуткой была та, что я и так был страшен, а теперь стал настоящим уродом. В «Чикаго» был защитник Боб МакГилл, чье лицо выглядело, словно он прошел несколько воин. Он осмотрел мой шрам, мои выбитые зубы, распухшие губы и резюмировал: «Парень, ты все больше становишься похожим на меня».  

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Работа в «Чикаго» с Кинэном напоминала жизнь на действующем вулкане. Нужно было смириться с фактом, что он регулярно будет извергаться, и всегда существовала опасность быть погребенным под потоками его лавы. Он был тираном, школьным задирой, тренером старой формации, который старался мотивировать игроков через запугивание, унижение и страх. 

Но истина заключается в том, что через этот страх Кинэн помог мне стать игроком НХЛ. Мне было 18, когда я стал работать с Железным Майком, и я боялся его. Когда я был новичком, то считал, что мое будущее целиком и полностью зависит от расположения Кинэна. Я верил, что он способен погубить мою карьеру в самом зачатке. И способен сделать это без сожаления.

Ветераны команды не боялись Кинэна, они его просто презирали. И я знаю, что Майка это устраивало. Он всегда был груб с игроками, как армейский инструктор, который пытается подготовить молодых рекрутов к опасностями, которые ждут их впереди. Умение справляться с поведением Майка было основополагающим для игроков «Блэкхокс». После одного матча с «Сент-Луисом» тренер был так недоволен нашей игрой, что бушевал в раздевалке и выбил семь потолочных плит.

Кинэн любил орать и не видел ничего плохого в том, чтобы выделить кого-то персонально для своей атаки, чтобы вся команда поняла, что она сыграла плохо. По ходу сезона практически каждый хоккеист получил характеристики «кусок дерьма» и «позор семьи»: «Ты не заслужил права играть в этой е***ной лиге. Тебе должно быть стыдно за себя».  

Железный Майк редко щадил игроков. Одна из самых запоминающихся его тирад была адресована Дэйву Мэнсону – защитнику, который выступал в команде в начале моей карьеры. Мэнсон был хорошим игроком, с сильным броском и агрессивным характером. Когда партнеры поняли, как быстро он выходит из себя, то дали ему прозвище «Чарли Мэнсон», намекая на схожесть с серийным убийцей. Когда Дэйв терял контроль над собой, он выглядел так, словно готов убить тебя.

Дэйв был жестким игроком, который заработал 352 минуты штрафа в сезоне-1988/89, когда я только дебютировал. Но по ходу одной игры Кинэн постоянно обвинял Мэнсона и приписывал ему все ошибки команды: «Ты просто ужасен. Из-за тебя мы проигрываем матч».

Мэнсон уже развязал коньки и снял игровой свитер, когда Кинэн вновь набросился на него со своей словесной атакой в раздевалке. Некоторое время Дэйв терпел. Но непрекращающийся поток ругательств заставил его действовать. Он сорвал свою защиту с плеч и метнул ее в Кинэна. Но тот успел пригнуться и увернулся. Однако это была только первая фаза атаки. Мэнсон бросился на Кинэна, хотя даже не успел снять коньки.

Тренер выбежал за дверь, но Дэйв не переставал его преследовать. Мы все выглянули из раздевалки, ожидая, чем же это закончиться. Представьте себе картину, как Кинэн бежит по коридору, преследуемый Мэнсоном. Когда он гнался за Майком, то выбивал искры из пола своими коньками. И если бы он не потерял равновесие, то вполне мог бы настигнуть своего обидчика. 

И это не единственный подобный случай. Во время серии плей-офф с «Эдмонтоном» Мэнсон схватил Кинэна за грудки, оторвал от земли и готов был размазать его по стене, пока не вмешались другие игроки.

Удивительно, но, несмотря на такие странные взаимоотношения, Кинэн любил Мэнсона. Он любил его жесткость и агрессивность. Он так давил на Дэйва, потому что хотел выжать из него максимум. Дэйв получил возможность орать на Кинэна, гоняться за ним по всей арене, даже физически атаковать, потому что Майку нравился его потенциал. Целью постоянных криков на Дэйва было заставить играть того на максимальном уровне, чтобы доказать тренеру его неправоту.

Если ты не мог смириться с неблагоприятной обстановкой, то в то время раздевалка «Чикаго» была не для тебя. Взрывы Майка носили регулярный характер и зачастую включали в себя бросание различных предметов. Однажды Кинэн сломал палец на ноге, когда пнул по, как он думал, пустому минихолодильнику. Он орал на нас в перерыве между периодами и не вспомнил, что холодильник был полон. Когда его нога ударила по нему, то она остановилась, будто машина врезалась в кирпичную стену. Игроки сразу поняли, что Майку больно и многие опустили головы, чтобы он не заметил, как они пытаются сдержать смех. Но Кинэн не прекратил поток своих ругательств и ушел из раздевалки даже не хромая. Он не позволил бы нам увидеть свою слабость.

Потом люди из персонала арены рассказывали, что Кинэн свалился на пол и катался в агонии, как только захлопнул за собой дверь.

Однажды у нас была очень неудачная неделя, проиграли три матча подряд. И игроки знали, что Майк заставить нас работать на тренировке до потери пульса. И вот мы пришли на тренировку, но никого не было, даже свет не горел. Поэтому мы стали просто нарезать круги. Пять минут, десять, двадцать, тридцать – никого нет. Мы просто продолжали кататься.

Наконец, появился Кинэн, он установил стул посередине площадки и уселся на него. Тренер скомандовал половине игроков выстроиться у линии ворот, а другой – у дальнего борта. По его свистку одна линия игроков должна была проехать вперед и вернуться назад. Когда они заканчивали, то же самое должны были проделать ребята из другой линии. Так мы провели 15 минут, после чего он поменял группы местами. Вновь 15 минут таких упражнений, и вновь нас поменяли местами.

После 45 минут, проведенных таким образом, мы устали как собаки. Защитник Трент Йони, который в тот момент был в шеренге, которая столпилась у ворот, на обратном пути остановился на синей линии. Кинэн посмотрел на его передвижения и приказал: «Трент Йони, снова».

Трент вновь продела этот путь, но вновь стал тормозить на синей линии: «Трент Йони, снова», – прокричал Майк.         

Теперь мы просто стояли и смотрели, как Йони двигается туда-сюда. Некоторые были рады, что невезучесть Трента позволила нам перевести дух. Я не знаю точно, сколько раз ему пришлось повторить это упражнение, но однажды он разогнался изо всех сил и плечом задел Кинэна. Майк упал со стула и плюхнулся на лед. Мы все замерли в ожидании того, что ждет провинившегося.

Кинэн же поднялся, отряхнулся и заявил: «Наконец-то ты применил против кого-то силовой прием, Йони. Проваливайте все со льда». Когда мы уходили, то наш капитан, Дени Савар, никогда не входивший в число любимчиков Кинэна, сказал: «Если бы я знал, что нам нужно сделать, чтобы покинуть лед, то я бы треснул этого у**бка в первую же минуту».

 

Иногда, если Кинэн считал, что хоккеист недостаточно вкладывается на тренировке, он наказывал его тем, что заставлял смотреть, как он отыгрывается на его партнерах по команде: «Так ты не хочешь сегодня работать? Хорошо, так как есть партнеры, которые отработают за тебя. А ты просто отдохни». И провинившейся должен был стоять и смотреть, как занимаются его друзья.

Конечно, потом бы ему досталось от нас за то, что он обеспечил нам дополнительную работу. Кинэну нравилось, если в раздевалке царила напряженность. Он считал, что лучшую игру хоккеист демонстрирует, если находится на пределе. И он умел доводить своих подопечных до этого состояния.

Голкипер Даррен Пэнг провел в сезоне-1988/89 35 матчей, и по ходу 13 из них Кинэн менял его. Однажды тренер снял Пэнга через 28 секунд после начала матча с «Питтсбургом», когда тот не смог остановить выкатившихся на его ворота будущих членов Зала славы Марио Лемье и Пола Коффи.

Когда в воротах стоял Эд Белфор, то Кинэн не слезал с него. Зачастую он хватал Эда за маску и притягивал к себе, когда хотел наорать на него.

Белфор, гордость Кармана, Манитоба, тоже был новичком. И он доказал мне, что вратари могут быть эмоциональными и эксцентричными персонами. Он спокойно мог оставаться на арене до часу ночи, чтобы заточить свои коньки так, как он любит. Поэтому сервисмен должен был оставлять свою комнату открытой, чтобы Белфор смог все подготовить. Если, уходя со льда, он видел, что его жвачка, вода или что-то еще лежит не на месте, то он поднимал скандал, даже мог орать на тренеров.

Мэнсон и Белфор были самыми агрессивными игроками в команде. И они зачастую сталкивались между собой. Эдди не любил, чтобы на разминке ему бросали верхом. Но однажды Мэнсон что есть силы запустил шайбу Белфору прямо в шлем. Мы знали, что Эд этого просто так не оставит.

Во время одного из упражнений мы должны были развернуться в центре площадки, получить пас, войти в зону и бросить по воротам. Когда Мэнсон начал упражнение, то Белфор сорвался с места. Дэйв только успел развернуться и ждал паса, как перед ним возник Белфор и снес его мощнейшим силовым приемом. Они оба двигались на высокой скорости и их столкновение было похоже на столкновение двух автомобилей. Потом Белфор снял маску и они схлестнулись в одной из самых отчаянных драк, которые я видел когда-либо. Эдди был хорошим вратарем, но слишком эмоциональным. И иногда он не мог справиться с собой.

При Майке Кинэне с вратарями работал великий Владислав Третьяк. Когда у нас в составе были и Белфор, и Доминик Гашек, то Кинэн говорил им, что Третьяк на тренировках выглядит лучше. Однажды Майк смотрел на разминку Владислава, повернулся к Белфорру и заявил: «Ты потерял свою работу. На сегодняшний матч я выставлю Третьяка». А, зная Кинэна, сложно было понять, когда он шутил, а когда говорил всерьез.

В первой сезон работы Кинэна с «Чикаго» даже ветераны команды чувствовали себе, как новички, так как пытались приспособиться к поведению нового тренера. Большинство специалистов руководят со скамейки, но Кинэн хотел залезть тебе в голову, и командовать оттуда. Когда Майк ушел из «Филадельфии», то он забрал с собой командного психолога Кэла Боттерилла. Кинэн всегда пытался найти эмоциональную точку, на которую можно надавить. Он даже поставил в раздевалке музыкальный автомат, надеясь, что песни помогут нам лучше настроиться на игру. Зато он убрал пепельницы, что стало четким посылом.

Сейчас многие обсуждают, стоит ли уменьшить размер защиты, так как большие наплечники или налокотники иногда становятся причиной травм игроков. Иногда они становятся настоящим орудием уничтожения. Теперь вы поймете, почему Кинэн был сторонником как раз увеличения размеров защиты. Однажды все игроки пришли в раздевалку и увидели специально сделанную для них увеличенную экипировку. Наша бывшая одежда валялась в мусорных ведрах. Кинэн любил больших игроков, и, если ты не подходил под эти стандарты, то он хотел, чтобы ты хотя бы выглядел больше.

«Слишком многие игроки получали травмы плеч, так что я хочу, чтобы с этого дня вы носили именно это», – заявил тренер. Не все стали надевать новую экипировку. К примеру, тогда за нас играл Крис Челиос. Предложенный ему вариант выглядел как куча тряпья, перевязанная изолентой и скрепленная степлером. Он примерил эту «защиту Робокопа» и выпалил: «Это дерьмо я носить не буду».

Я тоже попробовал примерить эту экипировку, чувствовал, что у меня нет выбора. Если бы Кинэн приказал мне выйти на лед в платье и парике, то я бы и это сделал.

Многие пытались надеть эту защиту, но, в конце концов, большинство пошло рыться в мусорных баках, в поисках старой амуниции.

Кабинет тренера находился напротив раздевалки, поэтому мы могли слышать, когда он отчитывал очередного бедолагу. Наверное, первым, кто огрызнулся в ответ, был Йони. Это немного приструнило Кинэна и показало другим игрокам, как стоит себя вести. Вскоре мы поняли, что Майк уважает тех, кто умеет постоять за себя. Трой Мюррей был тихоней, и Кинэн пользовался этим. Трой зачастую становился объектом нападок тренера.

Когда я еще выступал за «Халл», «Чикаго» на выезде играл с «Бостоном» и уступал в матче. По ходу первого периода Кинэн велел Мюррею и Стиву Лармеру идти переодеваться, так как они больше не будут играть. Как мне рассказывали, встал защитник Кит Браун и сказал: «Тренер, если они не будут играть, то никто из нас не будет. Мы или вместе на площадке, или вместе идем в душ». Кинэн повернулся к нему и ответил: «Вот этого я и ждал, чтобы кто-нибудь встал и объединил эту долбанную команду».

Однажды я спросил его, почему он всегда шел на конфликт с игроками: «Потому что негативная энергия лучше, чем никакой», – ответил Майк.         

Если Кинэн чувствовал, что ему нужно смутить, унизить или разозлить тебя, дабы добиться от тебя лучшей игры, он не испытывал чувства сомнения по этому поводу. Когда он пришел из «Филадельфии», то посчитал, что у «Чикаго» нет психологии победителей, и он хотел изменить это любой ценой. Понимая, что не сможет быстро изменить каждого игрока, в первую очередь, он обратил внимание на признанных лидеров коллектива, чтобы пошатнуть их авторитет. Кинэн не очень ценил моего первого соседа по комнате Дуга Уилсона. Но Савар, один из самых популярных игроков в истории «ястребов», был его главной мишенью. Практически каждый матч они орали друг на друга на скамейке.

Однажды Кинэн стал орать Савару прямо на ухо, в ответ Дени ударил локтем тренеру в пах, чтобы «просто заткнуть его».

Во время матча Кинэн любил грызть кусочки льда, и Савар перед началом каждого периода подъезжал к скамейке и опрокидывал его чашку со льдом, просто чтобы позлить Майка. Во время плей-офф 1990 года Кинэн выгнал Савара из раздевалки и заявил, что вернет его, только если этого пожелает команда. Савар с легкостью выиграл то голосование. Думаю, Кинэн надеялся, что он сможет наконец-то избавиться от Дени. Но он недооценил его популярность.

Вотум доверия от партнеров дал Савару лишь время на передышку. Кинэн не верил в демократию, поэтому следующим летом обменял Дени в «Монреаль» на Криса Челиоса.

К чести Кинэна, он был готов терпеть ответную реакцию на свои действия. Каждый год он приходил в раздевалку в полном обмундировании и заявлял: «Ну что, долб***бы, вот ваш шанс добраться до меня». Кинэн выходил на лед, и проводил по 30 минут за каждую из команд. И получал он сполна.

Мэнсон с нетерпением ждал своего шанса. Однажды он так врезался в Кинэна, что чуть на***й не снес тому башку.

Кинэн не был очень сильным игроком, но выступал за Университет Сент-Лоуренса. Он умел неплохо кататься и выходил с нами на лед, как на войну. Все знали, что в этот день у них будет шанс задать ему трепку, но мы знали, что это не будет так уж просто. Кинэн очень умело орудовал клюшкой и вполне мог неплохо тебе засадить.

Не стоит думать, что в «Чикаго» все всегда было так плохо. У нас было много запоминающихся веселых случаев, как, к примеру, тот, когда я пытался объяснить Кинэну во время третьего периода матча с «Ванкувером», что должен покинуть скамейку, так как «запачкал свои трусишки». Хотя, возможно, и не надо было объяснять, так как все почуяли проблему.

Я плохо чувствовал себя весь день, и в одном из игровых эпизодов меня хорошенько приложили о борт. И в штанах произошла неожиданная «эвакуация». Когда я вернулся на скамейку, то мой аромат привлек всеобщее внимание. «Кто обосрался?» – спросил тренер Майк Гэпски.         

Конечно, он только шутил, не зная о правдивости случившейся ситуации. Мне было так неудобно, что за 15 минут до конца третьего периода я проинформировал Кинэна, что должен уйти. Шесть или семь минут мне понадобилось, чтобы сменить белье. Самый унизительный момент в моей карьере.

Кинэн всегда старался быть на шаг впереди своих подопечных, чтобы ему было проще нас контролировать. Особенно это касалось выездных матчей и комендантского часа. Говорят, что большинству своих трюков Майк научился у великого Скотти Боумэна, когда работал в «Рочестере» – фарм-клубе «Баффало», за который в то время отвечал Боумэн.    

Когда мы играли на выезде, то Кинэн давал своему сообщнику шляпу и велел ему просить каждого игрока, который возвращается в отель после вступления в силу комендантского часа, поставить на ней автограф. На следующий день тренер мог изучить улику и узнать, кто нарушил режим. Иногда он сам сидел в лобби отеля с книгой и отмечал, кто из его команды вернулся из бара в три часа ночи.

Но у нас были свои уловки. Главой задачей было найти возможность вернуться в номер, не проходя через лобби. Как-то у нас были назначены два матча подряд, которые должны были пройти в Калгари и Ванкувере. После игры в Калгари мы сразу полетели в Ванкувер, и из-за смены часовых поясов, приземлились там в полночь. Так как следующая игра должна была состояться очень скоро, то мы должны были отправляться сразу по номерам. Но все игроки любили погулять по Ванкуверу и обязательно заглянуть в клуб «Рокси» – одно из излюбленных мест тусовок хоккеистов. Так как мы бывали в этом городе только два раза в год, то не могли упустить такую возможность. Некоторые ребята, и я в том числе, поднялись на лифте на свой этаж, потом спустились по черной лестнице в подвал и вышли через заднюю дверь.

Я пропустил несколько кружек пива и в три часа утра отправился в одиночку в отель. Перед входом я задумался, как мне обойти ловушку Кинэна. Заплатил ли он вахтеру, чтобы тот отмечал, кто из игроков придет поздно? Будет ли нас поджидать любитель автограф, который попросит меня подписать мой собственный смертный приговор? Может, сам Кинэн поджидает меня внутри? От Железного Майка можно было ожидать чего угодно.         

Желая не попасть в засаду, я обошел здание и попытался проникнуть через кухню. Но вход был накрепко закрыт. Зато мне удалось снять решетку вентиляции. Уже через минуту я полз по вентиляционному каналу. Пришлось надышаться пылью и всякой гадостью, но зато мне удалось провести Кинэна. Когда я дополз до своего номера, то чувствовал себя самым гениальным преступником века.

Надо признать, что тренерам приходилось играть роль нянек и сторожей, так как хоккеисты моего поколения были более разбитными, и ко всему относились проще. Современные игроки гораздо больше внимания уделяют отдыху, правильному питанию, режиму тренировок, что не включает в себя массовое потребление хмельных напитков. Когда я играл, то было в порядке вещей пойти с партнерами в паб и напиться там до поросячьего визга. Сегодня игроки живут в тренажерных залах. Мы жили в барах и тавернах.

Однажды, когда мы были в Калгари, нас пригласили поехать из бара на вечеринку. Было уже полвторого, но я по глупости согласился. Согласился и еще один мой знакомый, но по пути мы оказались в разных машинах. Мы выехали из города, когда ситуация приобрела неприятный характер. На скользкой дороге мы попали в аварию.

Запаниковав от того, что со мной сделает Кинэн, я нашел единственный выход из ситуации: я сбежал. Я просто с***лся оттуда. Но следующая проблема заключалась в том, что до города было 30 миль, нигде поблизости не было видно ни магазинов, ни таксофонов, а времени было два часа ночи. Мне оставалось только постучать в чью-нибудь дверь и попросить вызвать для меня такси.

Так я и поступил. Когда хозяин дома открыл дверь, то его глаза округлились: «Черт возьми! Ты же Джереми Реник». – «Он самый, и мне нужно воспользоваться вашим телефоном». Только в Канаде или Чикаго меня могли узнать в лицо. И даже только продрав глаза ото сна, этот мужчина узнал игрока НХЛ, когда тот появился на пороге его дома.

Он пригласил меня в дом и предложил пива. Такси понадобилось 45 минут, чтобы найти нужный адрес, и все это время я разговаривал с добрым самаритянином о хоккее. Думаю, на следующий день ему было чем поделиться с коллегами по работе.

Как-то Мишель Гуле смог чуть раньше уйти с тренировки. Он зашел в офис тренера и стащил кредитную карточку из бумажника Кинэна. В тот вечер все игроки отправились в бар и Гуле заказал пять подносов с «Егермайстером». Ликер лился рекой всю ночь, и итоговый счет составил 4 тысячи долларов. Гуле оплатил его карточкой Кинэна. Конечно, без его разрешения.

Рассказывая все эти история, я не хочу, чтобы читатель думал, что я терпеть не мог Майка. Я благодарен ему за то, в какого игрока он меня превратил. Он был доктором Франкенштейном, а я – его творением. Он стал моим наставником и закалил мой характер.

Сейчас в раздевалках царит гораздо более спокойная атмосфера, не сравнимая с «Чикаго» времен моей молодости. Современные игроки не конфликтуют, как мы раньше. По моему мнению, они слишком резко воспринимают критику. Когда же ты входил в раздевалку «Блэкхокс», то чувствовал себя гладиатором. Ты должен был уметь переносить боль и страдания. Но именно благодаря этому, я вырос в очень хорошего игрока, а «ястребы» стали крепкой командой.        

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

Владелец «Чикаго» Билл Вирц когда-то пообещал, что никогда меня не обменяет. Он посоветовал мне не беспокоиться о переговорах по новому контракту, так как договор будет заключен. «Ты останешься «ястребом» навсегда», - решительно заявил он.

Без сомнения, мой план был идентичным. В 1991 году я заключил пятилетний контракт на сумму более 5 миллионов долларов. За первый сезон доложен был заработать 750 тысяч, а за последний – 1,4 миллиона. Не все в лиге поняли мое решение заключить долгосрочное соглашение, так как меня считали восходящей звездой, которая только выиграет, если подпишет короткое соглашение, а потом посмотрит, как будет развиваться рынок. Когда годом ранее Боб Гуденау стал исполняющим директором Ассоциации игроков НХЛ, он предложил раскрыть суммы зарплат игроков, чтобы стимулировать их дальнейший рост. Если все агенты будут знать зарплату каждого игрока, то это можно использовать как веский аргумент во время переговоров. Когда же никто не знает истинных цифр, то агенты занимаются гаданием, пытаясь определить стоимость своего клиента.

Мой представитель, Нил Эббот, и я до хрипоты обсуждали плюсы и минусы контрактов разной длительности. Не забывайте, что, когда я заключил соглашение, то информация о контрактах других хоккеистов еще была закрытой. Получив в среднем миллион за сезон, я стал зарабатывать больше, чем лидер «Бостона» Кэм Нили или снайпер «Эдмонтона» Яри Курри. За сезон-1991/92 оба этих игрока заработали меньше миллиона. Стив Айзерман из «Детройта» получал 1,4 миллиона, а ведь он уже четыре года подряд забрасывал за сезон не менее 50 шайб.

По мнению Нила, важным фактором было то, что 5 миллионов обеспечат меня на всю жизнь. И на момент истечения срока контракта мне будет всего 26 лет. Он беспокоился, что агрессивный стиль игры подвергает меня высокому риску получить серьезную травму. Это соглашение позволило бы мне подстраховаться, а, когда оно бы истекло, я был бы все еще молод и мог бы заключить сделку всей своей жизни.

Я доверял инстинктам Нила, так как давно понял, что он преследует только мои интересы. Я с уверенностью могу сказать о нем, что он относится к своим клиентам, как к членам семьи. К тому же я считал, что в Национальной хоккейной лиге нет команды лучше, чем «Чикаго». Притеснения Кинэна позволили мне вырасти в игрока способного забивать по 50 голов за сезон, а «Блэкхокс» стали очень крепкой командой. Защитник Крис Челиос и я стали ключевыми игроками. Я заменил великого Дени Савара в роли лидера атак, а Челиос был звездой в защите. Команду из Original Six («Оригинальная шестерка» - шесть команд, которые стояли у истоков НХЛ: «Бостон», «Чикаго», «Детройт», «Монреаль», «Рейнджерс», «Торонто») вели за собой два американца. Кто бы мог подумать о таком 15 лет назад?

В начале 90-х это стало темой всеобщего обсуждения. Брайан Лич, с которым я знаком со школьных времен, был ключевым игроком «Рейнджерс». Мой заклятый соперник Майк Модано становился звездой в «Миннесоте». Стало ясно, что американская хоккейная программа стала рождать настоящие таланты.

 

Челиос и я веселились больше всех. Мы оба любили вращаться в мире шоу-бизнеса. Мы были знакомы со многими его представителями, но ближе всего сошлись с канадским комедийным актером Джоном Кэнди. Были звезды, которые хотели общаться с нами не меньше, чем мы с ними. Для меня это было странно, так как я не приписывал себя к их числу. Чувствовал себя приглашенным гостем в их мире, а не полноправным членом сообщества. Однажды в город приехал Чарльз Баркли, которому предстояло сыграть против «Буллс». И он решил заскочить на наш матч. Не помню, что произошло в той встрече, но Баркли ворварлся к нам в раздевалку с ревом: «Где этот Реник?! Я хочу познакомиться с этим парнем!»

После приветствия он сказал: «Чувак, ты напоминаешь мне молодого меня. Ты играешь в хоккей также, как я играл в баскетбол – с агрессией!» Это был один из самых приятных комплиментов за всю мою карьеру. Звезда НБА нашла время, чтобы познакомиться со мной и отметить мою самоотдачу. Не думаю, что я встречал еще какого-нибудь атлета, который похож на Баркли. Искренне это говорю. Иногда люди слушают тебя только ради того, чтобы высказать свою мысль. Баркли же действительно интересовало то, что ты говоришь. Он уважал людей.

На льду мы веселились не меньше. В сезоне-1990/91 «Чикаго» выиграло регулярный чемпионат, набрав 106 очков. Но потом мы самоуничтожились в плей-офф, проиграв в первом раунде «Миннесоте». Нас подвела дисциплина, мы набрали в среднем за игру 46,4 минуты штрафа. «Миннесота» в шести встречах забила 15 голов в большинстве. И пусть они потом дошли до финала Кубка Стэнли, мы все равно были унижены тем поражением.

Перед следующим сезоном мне казалось, что теперь мы знаем, что нужно для победы. Серия с «Миннесотой» нас многому научила. Нужно было найти грань между агрессивностью и получением дурацких удалений. И для себя я осознал тот уровень самоотдачи, который требуется для победы. Но этот урок мне преподали представители другой команды.

В сезоне-1989/90 я играл против «Эдмонтона» Марка Мессье, который шел к своей пятой победе в Кубке Стэнли. В тот раз я узнал все об истинной цене победы. Мессье выглядел устрашающе. Он напоминал гладиатора, который стоит на арене и через мгновение отрубит голову своему противнику. Наверное, я не мог выглядеть также пугающе, но я мог понять бурю этих эмоций.

 

Кинэну удалось собрать команду, которую он и хотел видеть. Мы сражались, как средневековые войны. «Чикаго» обменяло Дэйва Мэнсона в «Эдмонтон» на здоровяка Стива Смита. Жесткий Брент Саттер был привезен из «Айлендерс» в обмен на Стива Томаса и Адама Крейтона. Силач Брайан Марчмент пришел из «Виннипега», а в обратном направлении отправился Трой Мюррей.

Для меня ключевым казалось подписание Смита, так как он помог «Ойлерс» выиграть Кубок в 1987, 1988 и 1990 годах. Он знал, как нужно вести себя в плей-офф.

Да, мы не были самой техничной командой в лиге, но, без сомнения, нам было крайне сложно противостоять. Три наших защитника – Смит, Марчмент и Челиос – сообща набрали 717 минут штрафа. Майк Пелузо набрал 404 минут. У меня было 98, и я даже не входил в пятерку грубиянов в команде. К тому же разыгрался Эд Белфор и пробить его стало крайне непросто. В сезоне-1991/92 только «Монреаль» пропустил в регулярном чемпионате меньше нас.

7 марта 1992 года я стал третьим игроком в истории «Чикаго», который забил 50 голов за сезон, когда после моего броска шайба срикошетила от колена Рэймонда Бурка и влетела в ворота «Бостона»; этот гол стал победным, и мы выиграли у «Брюинс» со счетом 2:1.

Для меня этот гол стал 12-м победным в сезоне, и я побил командный рекорд, принадлежавший Бобби Халлу. Капитан «Чикаго» Дирк Грэм, поздравив меня с голом, заметил, что ему гораздо больше понравился забег, который я устроил на последних минутах. Мы старались удержать минимальное преимущество, и я из последних сил обогнал Горда Мерфи, чтобы не случилось проброса и чтобы шайба не вернулась в нашу зону.

У меня оставалось 13 матчей, чтобы побить рекорд Халла по количеству голов за сезон (57). Однако разговоры об этом обрушили на меня гнев Кинэна.

В матче с «Рейнджерс» (4:4) я забросил два гола, который стали для меня 48 и 49 в сезоне. Но Кинэн посчитал, что в одном моменте я сыграл слишком рискованно ради того, чтобы сделать хет-трик. Мой статус в команде не защищал от нападок Майка. Он кричал на меня, возможно, даже больше, чем в мой дебютный год. Он был готов разорвать меня за то, что я принял решение, которые не отвечало интересам команды.

«Я не хочу больше попадать в беду. Так что не буду думать о рекорде. Интересы команды всегда на первом месте», - заявил я потом в интервью.

Не смея больше рисковать, я закончил сезон с 53 голами.

 

Тот сезон «Чикаго» завершило только на седьмом месте, но весь хоккейный мир осознавал, что в плей-офф мы будем представлять из себя грозную силу. Болельщики были крайне недовольны обменом Савара, но уже через несколько матчей все осознали, что появление Челиоса изменило команду. Он был самым беспощадным игроком из всех, кого я знаю. Он был обучен и был жесток. Никто не любил играть против него, и поэтому Кинэн так хотел видеть Криса в команде.

Он не чурался никаких приемов: мог постараться поддушить соперника, мог так прижать его ко льду, что тот начинал брыкаться и орать, что ему нечем дышать. Не помню, с кем это произошло, но кто-то орал: «Я сдохну! Я сдохну! Ты меня придушишь!»

У нас был специальный прибор, который мог измерить силу захвата человека. Ты должен был сжать рукоятку и на шкале показывался твой результат от одного до ста. Обычный игрок сжимал где-то до 70, сильный – до 78, 79. Показатель Челиоса составлял 100. У него были невероятно сильные руки. В 90-е Челиос прошел через, как я называю это, «период армрестлинга». Он шастал по барам и вызывал на поединки самых здоровых парней. Иногда он предлагал сделать ставки: он готов был поставить 100 долларов на свою победу, а любой желающий мог поставить 20 на его оппонента. Не все могли устоять перед таким коэффициентом. Мне кажется, что Челиос выиграл более сотни таких споров.

Челиос был одним из немногих партнеров по команде, критику с чьей стороны я принимал. Мы дружили, но Крис не боялся поставить меня на место.

Однажды я получил травму, когда мы играли в плей-офф против «Торонто». Когда ребята готовились к выездному матчу, то я чувствовал, что только мешаю. Арена была старая, а раздевалки крохотными, так что лишнее тело там было не нужно. Я решил пойти и поужинать. Еда не была проблемой, а вот коктейли… К началу матча я уже был на веселе. И решил посмотреть игру поближе. Я спустился к выходу, откуда выезжает машина для заливка льда, прильнул к стеклу и всю ночь орал что-то Челиосу и Белфору.

После матча Крис сказал, что нам нужно поговорить. Он привел меня в маленькую коморку и стал орать: «Ты вел себя как идиот. Это было унизительно».

Он велел мне больше никогда не повторять такого. Если бы кто-то другой высказал мне нечто подобное в такой форме, то я бы разозлился. Но после тирады Криса я извинился и поблагодарил его за честность. Я больше никогда так себя не вел.

У «Чикаго» был полный набор игроков, который необходим для победы. Марчмент становился настоящим психом, когда выходил на лед. Он был готов стукнуть любого, применить сокрушительный силовой прием и никогда не отказывался от драки. Смит был очень уверен в себе, и эта уверенность передавалась его партнерам.

Неудивительно, что больше всего голов в карьере я забил, играя вместе с членом Зала славы Мишелем Гуле и Стивом Лармером, который тоже должен выйти в их число. У них я научился многому. Иногда они просто сводили меня с ума своими наставлениями, но это мне очень сильно помогло. Кинэн говорил, что я впитывал информацию как губка. Однако, признаюсь, 20-летнему парню не просто запомнить все, что ему говорят два опытных мужика. Когда мы оказывались на скамейке после смены, Гуле говорил мне на левое ухо то, что он хотел от меня, а на правое мне орал Лармер, высказывая свои требования: «Чертов Джей Ар, делай это. Чертов Джей Ар, делай то. Чертов Джей Ар, будь здесь. Чертов Джей Ар, будь там». Но советы двух мастеров помогли мне прогрессировать. Я знал, что, если вовремя не поделюсь шайбой, то они загонят меня за Можай.

Помню, как-то после очередной смены Лармер просто достал меня, ругая, что я не отдал ему вовремя шайбу. «Я пытался, но…» - начал я оправдываться. «А ты не пытайся. Просто сделай это», - отрезал он.

Кинэн ценил Лармера. Когда он работал со сборной Канады, то признавался, что тяжело найти подходящего партнера для Уэйна Гретцки, так как он видит игру иначе, чем остальные. Это можно сравнить с тем, как если бы мы играли в простые шахматы, а Уэйн – в пространственные. Кинэн говорил, что лучше всех Гретцки понимает Лемье, следующим в списке шел Лармер.

Стив научил меня одному трюку, который я запомнил на всю жизнь: «Если ты не видишь меня, значит я на том месте, где ты был секунду назад». Если партнеры по звену смогут выработать такое взаимопонимание, то они добьются больших успехов. И нашей тройке это удалось.

Все перестановки в команде были сделаны, чтобы сделать нас еще жестче и подготовиться к длительным семиматчевым сериям. Мы доказали это в 1992 году, когда проиграли «Сент-Луису» два из трех первых матчей, а потом одержали 11 побед подряд и позволили «Чикаго» впервые с 1972 года выйти в финал. А Кубок последний раз команда выигрывала еще раньше – в 1961-м.

Перед финальной серией репортеры спросили меня, как мы собираемся обыграть «Питтсбург»; мне казалось, что им учше спросить «Пингвинс», как они собираются нас одолеть. Несмотря на то что «Питтсбург» был действующим чемпионом, а в его составе играли такие мастера, как Марио Лемье, Яромир Ягр, Рон Фрэнсис, Брайан Троттье, Кевин Стивенс и Рик Токкет, мы считали себя фаворитами.

И, казалось, мы не ошиблись, когда вели к середине первой встречи со счетом 4:1. Даже когда Лемье и Токкет забили два гола в концовке второго периода, мы все равно верили, что удержим преимущество. Мы считали, что сильнее ментально. Что мы можем их перебегать. Мы ошибались.

«Пингвины» не знали устали, а Лемье и 20-летний Ягр изменили ход игры. За пять минут до конца Ягр подобрал бесхозную шайбу, прорвался через всю пятерку «Чикаго», включая Брента Саттера и Дирк Грэма, и переиграл Белфора. По-моему, Саттера он обыграл даже дважды. На следующий день Лемье сказал, что Ягр «забил величайший гол на его памяти».

Но у Марио был свой звездный час, когда он забросил гол в большинстве за 13 секунд до сирены. Пятью секундами ранее арбитр удалил Смита за подножку, который был вынужден сфолить на Лемье, предотвращая выход один на один.

«Питтсбург» стал первой команды с 1944 года, которая смогла отыграть отставание в три шайбы и победить в матче финальной серии Кубка Стэнли. Еще обиднее, что мы дважды вели с преимуществом в три гола, ведь в начале встречи счет был 3:0. После этого матча в новостях говорили, что в будущем Лемье и Ягра «будут сравнивать с Бейбом Рутом и Лу Геригом».

По мнению обозревателей, Кинэн сдался после первой игры. Я не могу так сказать. Но надо признать, что после этого поражения мы так и не оправились. Второй матч мы начали слабо и Кинэн усадил нашу тройку на скамейку. Он даже не смотрел в нашу сторону. Два наших тафгая – Стю Гримсон и Майк Пелузо – получили больше игрового времени. Кинэн говорил, что он хотел смять «Пингвинс». Мы проиграли - 1:3.

После матча все говорили о том, что Кинэн усадил на лавку лучших игроков. «Я не могу объяснить, что было этому причиной, - отвечал я в интервью: Это было очень обидно. Я понимал, в какой ситуации мы находимся. И мне казалось, что работаю на совесть. Но меня усадили на скамейку. С этим было тяжело смириться. Я пропустил три последних смены в завершающей части игры. Но меня не должно беспокоить, что будет делать тренер. Меня должна беспокоить моя собственная игра», - отвечал я в интервью.

Однако Кинэн не прекращал свои игры. Перед тем, как я оказался на скамейке, Стивенс ударил меня клюшкой. К счастью, я отделался только синяком. Но это не помешало тренеру заставить врачей наложить фиксирующую повязку на поврежденную руку. Он сказал мне, что я должен пойти с ним на пресс-конференцию, но не должен говорить ни слова. Когда мы появились перед журналистами, то Кинэн представил мою руку, как первую улику того, что судьи симпатизируют «пингвинам». «Травма» также стала причиной, по которой его лучший снайпер оказался на скамейке.

Однако не многие поверили в его теорию. Когда я вышел на третий матч серии, журналист Chicago Tribune Боб Верди написал: «Он исцелен! Джереми Реник вновь среди нас! Прошлой ночью медицина совершила чудо, и 22-летний игрок встал со смертного одра и вышел на игру с первых минут».

В конце своей статьи Верди предлагал Биллу Вирцу продавать копии целебного рентгеновского снимка моей руки за 19,99. Завершил он следующим: «Прикусите свои языки, если вы считаете, что все это было лишь театральной постановкой. Реакция на критику его работы в первых матчах? На работу судьей? Усомниться в том, что Реник получил серьезное повреждение от Стивенса, с которым он все лето вместе играли в гольф? Позор вам.

Допустим, была причина усадить Реника на скамейку. Но что с Лармером и Гуле? Их усадили, чтобы Ренику просто не было скучно в уголке? Просто задаю вопросы».

Уступая в серии 0-2, мы вернулись в Чикаго. Наша уверенность в том, что трудолюбие и самоотдача побьют класс, пошатнулась. Во всяком случае, на эту серию. В итоге, нас вынесли в четырех матчах. Я не мог сдержать слез. Ветераны учат тебя наслаждаться каждым мгновением финала Кубка Стэнли, потому что ты никогда не знаешь, сможешь ли еще раз дойти до этой стадии. Сейчас эти слова вертятся у меня в голове, но тогда мне казалось, что «Чикаго» обрел силу и мы вскоре вновь будем играть  в финале. Как же я ошибался.

Через шесть дней после того, как «Питтсбург» прикончил нас, мистер Вирц проинформировал Майка, что тот должен выбрать между должностью тренера и генерального менеджера. Главным кандидатом на пост тренера был Дэррил Саттер, но клуб не хотел расставаться с Кинэном.

На тот момент Майк был полностью опустошен. Он привел сборную Канады к победе на Кубке Канады-1991, а потом вывел «Чикаго» в финал Кубка Стэнли. Он не отдыхал 11 месяцев. Все, кто знал Майка, понимали, что он хочет тренировать, но ему пришлось выбрать должность генменеджера.

6 ноября 1992 года, спустя всего пять месяцев после финала, Майка пригласили на, как он думал, встречу, посвященную переговорам относительно нового контракта. Вместо этого он увидел в комнате юриста команды, Джина Гоздецки, и сына мистера Вирца Питера, который занимал пост вице-призидента. Они сообщили ему об увольнении. Без объяснения причин. До сих пор Майк не может назвать точную причину данного решения. По предположениям, мистер Вирц не хотел видеть на посту менеджера волевого и несговорчивого человека, который может заставить его принимать нежелательные решения. Думаю, что ему хотелось видеть гораздо более исполнительного человека, или, по крайне мере, более сговорчивого, чем Кинэн.

«Ястребы» поняли, что совершили ошибку, отпустив Кинэна, через 19 месяцев. К тому моменту он уже работал с «Рейнджерс» и привел их к чемпионству в сезоне-1993/94. Это был первый титул для клуба из Нью-Йорка за 54 года.

Некоторые игроки были рады, что Кинэн ушел из их жизни, но я был раздавлен. Я был зол. С увольнением Кинэна я впервые в своей жизни осознал, что решения не всегда принимаются на основе результатов твоего выступления. Если бы рассматривали только итоговый результат команды, то тренера никогда бы не уволили. В тот день я понял, что талантливых людей могу отвергнуть только потому, что они кому-то не нравятся.

Моя жена, Трэйси, уверена, что уход Кинэна сыграла важнейшую роль в моей дальнейшей судьбе. Я был молодым человеком с кучей денег, который только начинал познавать вкус красивой жизни, чего я был лишен в школе. Я стал проводить больше времени с людьми, которых я интересовал, только из-за своего статуса. Они не знали Джереми. Они знали Джей Ара. Трэйси пыталась меня предупредить, но я был глух. Возможно, если бы со мной тогда был Кинэн, то я бы вел себя иначе. Я боялся его. Он вселял в меня ужас. Удивительно, но мне нравилась та власть, которую он имел надо мной. Но, честно признаться, не думаю, что он уберег бы мне от ошибок молодости. Быть звездой в Чикаго 90-х – это опьяняющее чувство. Когда ты оказываешься на вершине спортивного мира, у тебя тысячи поклонников, очень легко почувствовать себя королем. Ты чувствуешь себя неуязвимым. И такое может случиться с каждым. Талантливого молодого атлета оберегают ото всего, с ним нянчатся. И потом он сталкивается с большими деньгами и славой: очень легко потерять контроль, почувствовать себя сверхчеловеком. Если это происходит, то тебе пиздец.

ГЛАВА ПЯТАЯ

За долгие годы в НХЛ сложилось впечатление, что я не любил Дэррила Саттера, но это было неправдой. Я считал его хорошим игроком и квалифицированным тренером.

Я много раз хвастался, что мне удалось поработать с кем-то из семьи Саттеров. Я уважаю их. Я уважаю то, какой след их семья оставила в истории лиги, и как все ее представители относились к игре. Они выходили на лед с горящими глазами и отдавали всех себя ради победы.  Именно так и нужно играть в хоккей. Честно говоря, я надеюсь, что фанаты могут сказать, что я играл в таком же стиле.

К тому же у Брента и Дуэйна было отличное чувство юмора. И когда я был молодым, они очень часто разыгрывали меня. Детская присыпка в фене. Носки, разрезанные пополам. Пена для бритья в различных неподходящих местах. Вынесенная мебель из номера отеля. Я всегда знал, когда это было делом рук Саттеров.

Однажды наш капитан, Дирк Грэм, передал мне, что меня вызывает к себе Боб Палфорд. Не зная, что он меня совершенно не ждет, я ввалился в офис и уселся на стул. «Какого хрена тебе надо?» - «Мне сказали, что вы хотели меня видеть». – «На кой хрен ты мне сдался? Вали отсюда!»

Стоит отдать им должное за идею вовлечь в это Палфорда, так как я практически никогда не видел его в хорошем настроении. Он всегда бормотал что-то себе под нос и постоянно жаловался. Палли был упрямым парнем, но ко мне он относился хорошо. Я же не питал к нему негативных чувств, но считал его скрягой. А разговаривать с ним порой было просто невыносимо.

Сейчас игроки любят поспать в самолетах. Я же не мог позволить себе такую вольность, иначе обрек бы себя на какой-то розыгрыш – порезанный галстук или что-то похуже.

Однажды я завалился в постель и только положил голову на подушку, как был сражен страшной вонью, как-будто кто-то вывалил кучу помоев на кровать. Когда я включил свет, то обнаружил, что моя догадка подтвердилась. В другой раз я залез под одеяло и вытянул ноги, как вдруг они уперлись во что-то холодное и хлюпающее. Дальнейшее расследование показало, что мне засунули под покрывало здоровый куб льда. Я так никогда и не узнал автора этих проделок.

Но я не только становился объектом шуток, но и сам мог разыграть партнеров. Одной ночью Брент Саттер решил не идти с нами и остаться в номере. Я позвонил ему и представился репортером, который хочет взять интервью. Естественно, большинство игроков подслушивали этот разговор. Каждый новый вопрос был глупее предыдущего. Брент просто взбесился.

Я любил всех Саттеров, но больше всех – Брента. Думаю, он был самым талантливым. И немного отличался по характеру от братьев: спокойнее, изысканнее.

В тренерском подходе Дэррила Саттера мне нравилось, что он похож на подход Кинэна. Дэррил был жесток, требователен и непоколебим. Да, иногда мы сталкивались. На протяжении 18 месяцев нашей совместной работы в прессе очень часто обсуждали наши взаимоотношения. В преддверии Матча звезд НХЛ-1994 в Нью-Йорке обстановка особенно накалилась.

Но не стоит переоценивать наше противостояние, скорее, это было недопонимание. С Кинэном у меня бывали аналогичные ситуации. Мой длинный язык только подливал масла в огонь. И с развитием прессы это стало только большей проблемой. Саттер был сторонником крайне прямолинейной игры, а я считал, что мне не дают раскрыть полностью свой атакующий потенциал.

Газеты распускали слухи, что Саттер может быть уволен из-за наших разногласий. Но я совершенно не хотел, чтобы это произошло. Мне нравился его подход, и я доказал это годы спустя, когда был очень близок к подписанию контракта с «Калгари», где в то время работал Дэррил.

К тому моменту, когда пришло время подписывать мой третий контракт с «Блэкхокс», зарплатные ведомости заметно выросли. Когда Эрик Линдрос вынудил «Квебек» обменять его, а потом получил от «Филадельфии» в первом же сезоне договор с годовым окладом в 3,5 миллиона долларов, суммы контрактов были пересмотрены. Уже через два года после прошлой сделки я недополучал денег по новым меркам. Однако меня это не смущало. Я считал, что, если уже заключил соглашение, должен быть доволен и признателен за это. Я подписал долгосрочный контракт, потому что хотел быть уверен в завтрашнем дне, и я получил желаемое. Но, когда договор подходил к концу, Нил сообщил «Чикаго», что мы рассчитываем на сумму в районе 5 миллионов в год.

5 мая 1996 года мистер Вирц заявил журналисту Chicago Tribune Бобу Верди, что собирается сохранить меня: «Джереми неотъемлемая часть нашей команды. Мы хотим сотрудничать долгое время. Да, это будет не дешево, но дело того стоит, в конце концов, я только этим и занимаюсь. Подписываю чеки».

Когда Верди попросил меня прокомментировать слова Вирца, то я был счастлив: «Я хотел этого с самого начала. Я хотел остаться в «Чикаго».

Но вскоре после начала переговоров мы с Нилом поняли, что Вирц настроен далеко не так позитивно, как он высказывался на публике. На тот момент карьеры я уже дважды преодолел рубеж в 50 голов за сезон и еще за два года забросил 41 и 46 шайб соответственно. Я трижды набирал не менее 100 очков. Несмотря на травму в сезоне-1995/96, поразил ворота соперников 32 раза и набрал 67 очков в 66 играх, к тому же добавил 7 голов и 5 передач в плей-офф.

Но когда мой агент, Нил Эббот, сообщил Пафлорду, что мы хотели бы заключить сделку на 4 или 5 миллионов в год в зависимости от срока соглашение, тот сделал вид, будто мы хотим ограбить его: «Вы никогда не получите 4 миллиона в этой лиге».

Мистер Вирц заявил, что я «не стою таких денег». Я был раздавлен. Его слова больно ранили меня. Мне всегда казалось, что мистеру Вирцу нравится стиль моей игры. И я считал, что служу «Чикаго» верой и правдой. До сих пор я остаюсь одним только из трех игроков в истории клуба, которым удавалось преодолеть рубеж 50 голов за сезон.

В «Чикаго» считали, что моя стоимость составляет в районе 3 миллионов. Нил сообщил им, что я буду искать другую команду, если они не согласятся с нашими требованиями. В то время Гретцки зарабатывал больше 6 миллионов, Марк Мессье – ровно 6, Стив Айзерман – 3,7. Майк Модано получал 2,9 миллиона. Зарплаты росли с каждым днем, но «Блэкхокс», видимо, не хотели это признавать.

Как восходящая звезда, находящаяся в самом расцвете сил, я пользовался большим спросом на рынке. Но я был ограниченно свободным агентом, а это означало, что, если я найду команду, которая согласится платить мне требуемые деньги, то мой новый работодатель должен будет отдать «Чикаго» пять выборов в первом раунду драфта. В то время генеральные менеджеры клубов не готовы были идти на такой риск. Только «Сент-Луис» согласился на такую цену, когда подписал Скотта Стивенса в 1990-м.

Но Нил был уверен, что ради меня клубы пожертвуют драфтом. Когда мой контракт истек 1 июля, то у меня были предложения от 15 клубов. Никто из них не готов был сразу поставить подпись под соглашением, но они хотели поговорить насчет контракта и надеялись договориться с «Чикаго». Ближе всех к сделке был генеральный менеджер «Айлендерс» Майк Милбери, однако в клубе не хотели расставаться с драфт-пиками в самый разгар перестройки. Он рассказывал, что носил с собой готовый вариант договора, но так никогда и не прислал мне его. Он думал, что я смогу принести команде не меньшую пользу, чем Бобби Кларк «Филадельфии» в начале 70-х. «Вашингтон Кэпиталс», «Сент-Луис Блюз» и «Нью-Джерси Девилс» также проявляли серьезный интерес.

С каждым следующим днем появлялся новый слух о моем возможном трейде. То я отправлялся в «Виннипег» в обмен на Теему Селянне; потом я оказывался с «Сент-Луисе» в обмен на Бретта Халла. В то время главным тренером и генменджером «Блюз» был Майк Кинэн, но «блюзмены» уже обменяли один из своих выборов в первом раунде, так что они выбывали из гонки. Кинэн должен был провернуть сделку, чтобы заполучить меня. Мы были близки, чтобы заключить личный контракт, но Майк так и не смог договориться с «Чикаго», несмотря на четырехчасовую встречу.

Все это время я надеялся, что «Блэкхокс» пересмотрят свою позицию и предложат мне другой контракт. Но они так и не пошли на это. Помощник генерального менеджера Боб Мюррей заявлял прессе, что денежный вопрос не был ключевым, и, возможно, в этом была часть правды.  Если оценить организацию работы в «Чикаго» в то время, то в клубе царил тоталитарный режим под руководством мистера Вирца. В НХЛ уже наступили свободные времена, но мы были за Железным Занавесом. Мистер Вирц хотел контролировать все. Помните, что этот человек не считал нужным организовывать телевизионные трансляции домашних матчей. Я уверен, что он и Палфорд видели во мне бунтаря. Они никогда не говорили это открыто, но я чувствовал, что они хотят надеть на меня намордник. Когда Майк Кинэн мог получить слишком власти, они уволили его. Возможно, мой независимый дух не вписывался в их представление о хорошем атлете.

16 августа 1996 года «Чикаго» объявило, что я обменян в «Финикс» на Алексея Жамнова и Крэйга Миллса. Нил вначале даже думал, что «Чикаго» отклонило более выгодные предложения.

Несмотря на ожидание обмена, это новость стала шоком для меня. Несмотря на все разочарование, я постарался не сказать ничего плохого о мистере Вирце. Для него это решение было продиктовано интересами бизнеса, и я считаю, что человек, который владеет бизнесом, имеет право управлять им по своим правилам. Пусть я не всегда понимал или принимал его решения, но я уважал мистера Вирца.

После обмена в «Финикс», технически, я все еще оставался без команды, я был свободным агентом. «Койоты» обладали правами на меня, но мы еще не заключали контракт, и я мог получать предложения от других клубов. В числе обращавшихся в «Финикс» вновь были «Айлендерс», но «Койтс» сообщили, что собираются сохранить меня. Команда только что переехала из Виннипега, и в моем лице они видели нового потенциального любимчика фанатов. Переговоры шли не гладко. Но уроженец Массачусетса Шон Коди, с которым мы давно дружили, работал тогда в команде скаутом. Исполнительный вице-президент «койотов» Бобби Смит попросил его позвонить мне лично и попробовать найти выход из сложившегося положения.

В лиге были команды, которые были готовы платить мне более 4 миллионов в год. И фаворитами среди них стали «Айлендерс» и «Сент-Луис». Но теперь им сначала нужно было договориться о трейде с «Финиксом», и мы не знали, насколько реален такой исход событий.

Я не хотел ждать до октября. Коди переговорил со мной относительно требований, и я указал на принципиальные пункты. Ведь Палфорд говорил, что ни одна команда не станет платить 4 миллиона в год. «Что заставит тебя подписать контракт с «Финиксом»?» - спросил Коди. «Передай Бобби Смиту, если он даст мне 20 миллионов на 5 лет, то я подпишу контракт сегодня же», - ответил я.

Смит согласился с этими условиями, и я сел в самолет до Финикса.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

В мой первый день пребывания в «Финиксе» капитан команды Кит Ткачак усадил меня рядом и объяснил, как наши взаимоотношения будут строиться: «У меня есть два правила для тебя. Первое – ты должен пасовать шайбу мне. Второе – не забудь первое правило».

Так Ткачак приветствовал новичков. Думаю, со мной такой подход сработал, так как в будущем мы стали близкими друзьями. Только позже я узнал, что Ткачак проводил подобную беседу с каждым новоприбывшем.

Я всегда немного удивляюсь, когда кто-то называет Ткачака по имени. Мы звали его Уолт или Большой Уолт. Это прозвище он получил в начале карьеры, так как был хоккеист Уолт Ткачук, выступавший с 1967 по 1981 года за «Рейнджерс». Между ними не было родственных связей. Их фамилии даже произносятся по-разному. Но тогда это не имело значения для его партнеров по «Виннипегу», которые и дали ему прозвище Большой Уолт. Им понравилось это прозвище. Так оно и приклеилось. Сейчас даже Ткачак предпочитает, чтобы его звали Уолтом, а не Китом.

В хоккейном мире сложилось мнение, что мы с Ткачаком мало общались, но на самом деле мы были лучшими друзьями. Мы оба были выходцами из Бостона. Всегда обедали вместе в дороге. Вместе тусили. Вместе выпивали. Вместе играли в гольф. Мы наслаждались компанией друг друга и наслаждаемся до сих пор.

В «Финиксе» у нас собралась настоящая банда из Бостона. Мы прозвали себя «массачусетская мафия». Ткачак был похож на местного докера: здоровый, мясистый, угрюмый и иногда грубоватый. К тому же у него был небольшой бостонский акцент. Его отец служил на флоте, а потом стал пожарником. Если бы Ткачак не был хорошим хоккеистом, то я могу легко представить его в роли пожарника. Боб Коркам был из Салисбери, Массачусетс. Крэйг Джанни играл за академию Дирфилда в Массачусетсе, а потом пошел в Бостонский университет.

Коркам был игроком старой формации, форвард весом 220 фунтов, который мог хитовать, драться, убивать меньшинство, блокировать броски, выигрывать ключевые вбрасывания и забивать важные голы. Таких игроков всегда любят тренеры.

Джанни никогда не оценивали по достоинству. Он был очень талантливым и одаренным игроком. Не удивительно, что он играл в одном звене с Бреттом Халлом, Кэмом Нили и Ткачаком. Кого попало не поставят в центр к таким мастерам.

Несмотря на то что менеджеры и тренеры любили Ткачака, это не означает, что он не попадал впросак. Как-то наша команда потерпела серию поражений, а впереди нас ждал матч на Лонг-Айленде, а потом через пару дней – в Манхэттене против «Рейнджерс». Мы с нетерпением ждали поездки в Нью-Йорк, ведь это был один из самых любимых выездов для всех игроков. В этом городе можно было здорово повеселиться.

Однако в матче с «Айлендерс» мы сыграли слабо и потерпели поражение. Наш генеральный менеджер, Бобби Смит, кипел от злости и обрушил на нас поток критики в раздевалке. Наш тренер, Джим Шенфельд, быстро подключился к нему, обвиняя нас во всех возможных грехах. «Сегодня у нас комендантский час. Чтобы все были в отеле к 23:30», - подытожил он.

Это привлекло наше внимание. И теперь уже все команда была разозлена, особенно наш капитан.

Потом Смит объявил, что в 10 часов на следующий день он назначает собрание у себя. Он записал номер своих апартаментов, 241, на доске и отметил, что опоздание будет иметь самые неприятные последствия. Это разозлило нас еще больше, так как мы понимали, что утром на нас вновь будут орать.

Мы посмотрели на Ткачака в ожидании команды. Он объяснил, что все должны перекусить, а потом собраться выпить в комнате тренера Стэна Уилсона. Когда мы вернулись в отель, то Ткачак пообещал, что все организует. Он договорился с кем-то из персонала отеля и достал два ящика пива. Однако он не запомнил номер комнаты Уилсона. В его голове крутилась цифра 241. Он был уверен, что движется в верном направлении. С чего бы еще ему запоминать этот номер? Он постучался в дверь и, когда она творилась, оказался лицом к лицу с только что продравшим глаза ото сна генеральным менеджером.

Если ты генменджер команды, находящейся в кризисе, то не захочешь увидеть капитана команды у своих дверей в 1:30 ночи, особенно если он держит в руках два ящика пива.

В «Финиксе» собралась веселая компания. Даллас Дрейк был надежным, трудолюбивым игроком и большим весельчаком. Своей болтовней он мог вывести из себя любого соперника. Как-то мы играли против «Детройта», и, когда Даррен Маккарти проезжал мимо нашей скамейке, Дрейк крикнул: «Эй, Даррен, убирайся со льда, твоя рожа пугает детей, сидящих в первом ряду».

Рика Токкета и Джима Маккензи – оба канадцы – можно назвать почетными членами «массачусетской мафии». Я до сих пор дружу с Риком. В составе «койотов» было полно ребят, которые всегда были готовы прийти на помощь, но Токкет, Маккензи и Ткачак стояли в первом ряду.

Когда я рассказываю о Ткачаке, то многие люди считают, что мы играли в одной тройке. Но это случалось не так часто, как мне того бы хотелось. Кит чаще выходил на лед вместе с Джанни, чем со мной. Возможно, поэтому в прессе считалось, что мы не близки. Меня задевало, когда я видел такое утверждение, ведь это совершенно не соответствовало действительности. Конечно, у нас были размолвки, но они чаще касались самой игры и того, кто лучший в команде. Вы можете спорить со своей женой, но это не значит, что вы ее не любите. Мы оба любили быть в центре внимания, но каждый по-своему. Ткачак хотел быть ключевой фигурой в команде, я же – в любом месте.

Я никогда не играл с капитаном, который также бы заботился о других людях. Он присматривал за партнерами по команде, тренерами, экипировщиками, работниками арены и всеми, кто облегчал нашу жизнь. У него в кармане всегда была наличность, и он никогда не скупился на чаевые.

Ткачак всегда был готов угостить тренеров или персонал обедом. Он всегда следил, чтобы новички вели себя достойно. И горе любому наглому юнцу, который обидел друзей Кита. «Наша жизнь была бы невообразимо сложнее без этих людей», - объяснял он.

Без сомнения, Ткачак был самым заботливым человеком из всех, с кем я когда-либо выходил на лед. Даже на выезде он умудрялся помогать другим людям, которых обошла стороной удача. В Альберте Кит знал парня по имени Рэд. Когда Ткачак был в городе, то Рэд получал должность «ответственного за раздевалку».

Нынешний тренер «Торонто» Рэнди Карлайл познакомил Большого Уолта с Рэдом, когда сам еще играл за «Виннипег». Тогда Карлайл заботился о нем, и Ткачак клятвенно обещал взять эту роль на себя, когда Рэнди завершит карьеру. Честно говоря, Рэд представлял собой жалкое зрелище. Но Ткачак всегда связывался с ним, когда мы играли с «Эдмонтоном» или «Калгари». Кит ставил Рэда перед нашей раздевалкой и говорил всем, что этот человек отвечает за наши вещи. После матча он просил всех ребят скинуться по двадцатке, потом сам накидывал несколько сотен долларов и отдавал Рэда выручку.

У него был похожий парень в Ванкувере, которого я звал «Сумасшедший Вако Джо». Ему он помогал аналогичным способом. Когда он был в городе, то должен был быть уверен, что эти парни поедят и получат хорошую работу на один день. У них всегда были деньги, когда появлялся Ткачак. «Мои родители всегда учили меня заботиться о людях. Ты должен проявлять уважение ко всем», - объяснял Кит.

Не важно в каком городе мы оказывались, у Ткачака всегда находился парень, который стоял у нашей раздевалки. Пока он был занят своими подопечными, я старался убедиться, что у него самого есть, что ему нужно. Большой Уолт всегда стеснялся использовать свой статус, чтобы получить преимущество. Он не мог сказать: «Я Кит Ткачак, игрок НХЛ, вы можете предложить мне что-то особенное?» У меня таких проблем никогда не возникало. Если ему был нужен специальный номер в отеле, особенный билет на самолет или зарезервированный столик в популярном ресторане, то он звонил мне, и уж я мог добиться, чтобы перед его приходом была расстелена красная ковровая дорожка. Иногда в шутку я даже представлял себя как «персональный ассистент Кита Ткачака». Я никогда не рассказывал об этом Большому Уолту, потому что новость о персональном помощнике свела бы его с ума.

Мы расходились только по одному вопросу – нашему тренеру Джиму Шенфельду. Кит называл его одним из самых любимых своих тренеров, но мы с Шенфельдом не сходились во взглядах. Я любил Шени как человека, но мы не могли наладить наши отношения на уровне тренер – игрок.

За пять лет работы в «Финиксе» мои отношения с тренерами разнились от ужасных до приемлемых. Первым тренером «койотов» для меня был Дон Хэй, и он единственной, о ком я могу сказать, что не уважал его. Он проделал путь от юниорского хоккея до помощника главного тренера «Чикаго», а потом до главного тренера «Финикса». Но, как я могу судить, он не обладал должным талантом или уверенностью для этой должности. Как я уже отмечал, я предпочитал суровых, прямолинейных наставников, а Хэй не соответствовал ни одному из пунктов. Он избегал принятия решений. Пока он нам что-то говорил, то смотрел на лидеров команды, чтобы оценить, как они отреагируют на его слова.

Представители «Финикса» говорили мне, что Хэй собирается обменять меня на «пару трудолюбивых канадцев». Однако он никогда не сказал мне об этом в лицо. Он вел дела у меня за спиной, а я всегда считал такое поведение признаком трусости.

Моим третьим тренером в «Финиксе» был Боб Фрэнсис, и мне нравилось играть за него. Он был эмоциональным, чем-то напоминает мне нынешнего тренера «Рейнджерс» Джона Тортореллу. Он был очень энергичным, и эта энергия передавалась команде.

За мою карьеру в НХЛ, по-моему, несколько тренеров хотели меня обменять, но ближе всех к этому подошел Шенфельд.

Он был моим вторым тренером в «Койотс». Большой располагающий мужчина, самым известным поступком которого в качестве тренера НХЛ стало предложение арбитру Дону Кохарски «взять еще пончик». Шенфельд, который тогда работал с «Нью-Джерси», был недоволен работой судьи в матче с «Бостоном» (1:6). Шени, как большинство его и называли, не одобрил штраф, который выписал Кохарски в конце третьего периода, оставив «дьяволов» в меньшинстве на четыре минуты. Шенфельд стал орать на Кохарски. Тот в ответ выпалил: «Ты больше не проработаешь ни одного матча в НХЛ». Шенфельд не полез за словом в карман: «Да ты спятил, совсем рехнулся, жирная свинья, пойди возьми еще один пончик». Всю эту сцену можно посмотреть на Youtube.

Я рассказываю эту историю, чтобы вы поняли, что Шенфельд мог разозлиться. Он был пылким, энергичным тренером. Мы не всегда сходились во взглядах на игру. Не могу сказать, любил он меня или нет, но я точно не входил в число его фаворитов. Он любил придираться ко мне и, по моему мнению, слишком часто указывал на ошибки. Но я не думал, что это может привести к такой ситуации.

В том сезоне я играл в тройке с Далласом Дрейком и Грегом Адамсом. Мы неплохо взаимодействовали, особенно при игре в обороне. В одном матче нас поставили против тройки Эрика Линдроса из «Филадельфии» и мы полностью их закрыли. Потом у нас была целая серия очень качественных игр по действиям в обороне. А главное, команда побеждала. В газетах стали появляться предположения, что я могу побороться за «Селке Трофи», который вручается лучшему форварду оборонительного плана.

Местная газета также подняла тему и даже обратилась за комментариями к Шенфельду, который подтвердил, что я действительно могу быть номинирован на этот приз. Ребята стали подкалывать меня, называя «Фрэнк Селке». Это было весело, ведь все знали, что я позиционировал себя, как остроатакующего нападающего, а не как игрока оборонительного плана. Я не хотел и не нуждался в «Селке Трофи». Ни один игрок не мечтает: «Я хочу выиграть «Селке Трофи» или «Лэди Бинг Трофи». Ты хочешь забивать голы, выигрывать матчи.

Но вскоре удача изменила мне, я провел пару невыразительных встреч. В одном матче я принял безмозглое решение и позволил сопернику поразить наши ворота. На следующий день мы просматривали в раздевалке повтор последней встречи, и тренер отдельно остановился на моей грубой ошибке. Шени перемотал пленку и вновь продемонстрировал этот эпизод. Я кивал головой и подтверждал – Ага. Я понял. Я облажался. И я не могу позволить такому повториться. Каждый спортсмен проходит через подобный разнос.

Но моего признания вины было для Шени недостаточно. Он вновь перемотал пленку и вновь проиграл эпизод. И потом снова. Это стало раздражать меня и всех присутствующих в комнате. Наблюдая за тем, как я делаю одну и ту же ошибку раз за разом, я начал злиться. Шени показал отрывок последний раз и заявил: «Джей Ар, если я еще хоть раз услышу это говно о «Селке Трофи», я посажу тебя на скамейку. Ты меня понял?»

После этого я сорвался: «Шени, ты можешь пойти и засунуть себе кулак в жопу. Именно ты начал разговор об этом говенном «Селке», - заорал я. «Извини меня?» - удивился тренер. «Ты меня слышал. Иди засунь кулак себя в жопу», - ответил я.

Шени поднялся и приказал всем выйти из комнаты: «Да что с тобой?».

Я посмотрел на него и сказал: «Я не один из тех молодых парней, которых ты можешь унижать на глазах всей команды. Если ты собираешься унизить меня, то я унижу тебя».

Когда все покинули комнату, он снял свой пиджак и закатал рукава, как-будто готовясь к драке. Я сидел, стараясь изображать спокойствие. Но внутри меня все клокотало. Шени был силен как бык. Он бы уничтожил меня один на один. Мысли вихрем проносились в моей голове, пока я пытался придумать план, который позволит мне не оказаться окровавленным на полу.

И я клянусь, что моей единственной тактикой было укусить его за яйца. Клянусь, это правда. Такой был мой план на битву. И я уже настроился на укус. Всегда смеюсь, когда вспоминаю этот момент. Но тогда я был абсолютно серьезен, разрабатывая этот план.                          

Позже ребята рассказывали мне, что они прислушивались к происходящему, потому что ждали того момента, когда им придется ворваться в комнату и разнять нас, пока Шени не убил меня. Ткачак также рассказывал, что они попросили помощника главного тренера «Финикса» Джона Тортореллу стоять рядом с дверью, если мне понадобиться срочная помощь. «В этой дуэли я бы поставил на Шенфельда», - признавался Ткачак.

Но до того, как мы бы достигли точки невозврата, я постарался уладить все беседой. Этот прием уже не раз помогал мне: «Если ты не хочешь видеть меня в команде, только скажи, и я скажу Бобби Смиту и (владельцу) Ричарду Бурку, что не буду здесь больше играть».

Я почувствовал, что Шенфельд стал осознавать, что надрать мне задницу будет не лучшим решением. Заслужил я этого или нет, но газеты все равно бы выставили его не в лучшем свете. «Возможно, мы так и не сможем ужиться вместе. Я могу попросить о трейде хоть сегодня», - добавил я.

После этого Шенфельд стал отходить. «Давай присядем и все обговорим», - предложил он. Напряжение стало улетучиваться. Не могу сказать, о чем именно мы беседовали, так как все это время я старался прийти в себя после опасности быть уничтоженным.

Этот эпизод не изменил наших отношений. Они не стали ни лучше, ни хуже. Я не был его любимым игроком, а он – моим тренером.

Я был оскорблен нападкой Шенфельда, так как всегда пекся об интересах команды. Его идея, что я сосредоточился на «Селке Трофи», была обидной для меня. Я настолько пекся о коллективе, что однажды даже побил члена нашей команды, Олега Твердовского, на тренировке, потому что меня не устраивало его отношение к делу.

Я провел вместе с Твердовским три года, и он входит в число моих наименее любимых партнеров по команде. Единицы обладали таким же талантом и одновременно делали так мало для его развития. Он был высококлассным защитником из Украины, который в редких случаях пытался улучшить свои навыки. Он верил, что добьется всего в НХЛ только за счет таланта. Твердовский никогда не утруждал себя на тренировках, и это всегда бесило меня. Он никогда не слушал тренеров, не радел за свое дело, мог валять дурака.

На одной из тренировок он вновь бил баклуши, я подъехал к нему и сбросил перчатки. Твердовский еще никогда не дрался в НХЛ, когда я наподдал ему. Чтобы все поняли мой настрой, позже я стукнул его еще раз, когда посчитал, что он вновь не проявляет достаточно рвения.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

«Финикс», возможно, удерживает неофициальный рекорд НХЛ по сумме ставок в покерной партии, когда-либо разыгрываемой на борту самолета. Одним вечером мы доигрались до того, что на кону стояли 110 тысяч долларов. Об этом вы не узнаете ни в одной газетной публикации.

Одни из моих самых любимых воспоминаний вне льда - эта игры в покер с друзьями на высоте в 35 тысяч футов над землей. Как только шасси самолета отрывались от взлетной полосы, раздача начиналась. Рик Токкет, Кит Ткачак, Крэйг Джанни, Джим Маккензи и Боб Коркам постоянно рассаживались вокруг стола, иногда к нам присоединялся еще кто-нибудь. Но большинство парней избегали игры с нами, так как ставки были слишком высоки. Когда я садился в самолет, то брал с собой тысяч 5-10 наличными. Я знал, что Ткачак берет примерно такую же сумму. Но мы могли взять и долговую расписку, если ставки начинали расти. Банк в 110 тысяч – это разовый случай, но иногда ставки доходили до 80 тысяч, а 20-30 тысяч оказывались на кону часто.

Опасность азартных игры между партнерами по команде существует. В НХЛ, как нигде, ценится взаимопонимание. И, если один из членов звена оказывался, к примеру, в долгах из-за карточный игры, это могло сказаться на всей команде. Однако у нас никогда не возникало сомнений в этой затеи, потому что мы все были опытными игроками и у большинства из нас были солидные контракты.

Мы всегда играли в «выбор дилера». То есть тот, кто становился дилером на очередном кону, и выбирал тип игры. Иногда ставки были очень умеренными, но иногда кровь закипала, и ставки взлетали до небес. Спортсмены очень не любят проигрывать. Мы верим в свои способности. Мы верим, что можем победить, и наслаждаемся этим азартом, который предваряет возможный успех. Такой ход мысли способствует увеличению ставок.

Токкет был самым мастеровитым игроком. Он прекрасно умел скрывать эмоции: никогда нельзя было понять, какая у него «рука». К тому же он великолепно умел оценивать ситуацию и всегда знал, когда надо быть агрессивным, а когда стоит отступить. Как и на льду, лучше всех играют в покер те, кто может предугадывать развитие событий. Однако, так как силы были по большей части равны, то деньги постоянно переходили от одного участника к другому. То ты в плюсе, то ты в минусе. Правда, иногда случались крупные выигрыши. Как-то после одного удачного вечера Маккензи смог на выигранные деньги купить себе новый «универсал»  

Конечно, все в команде знали, что мы играем в покер в хвосте самолета. Но далеко не все знали, какими суммами мы рискуем. Я не верю, что тренеры были в курсе. Нашу игру «крышевал» тот факт, что в ней принимал участие наш капитан, Большой Уолт.

Когда я попал в НХЛ в 1988 году, то игра в покер была обыденным занятием для игроков. Впервые попав в тренировочный лагерь «Чикаго», я и сыграл свою первую крупную партию, даже раньше, чем я провел свою первую игру за «ястребов». Еще в августе я клянчил у родителей 10 баксов на кино, а в сентябре ставил четыре сотни в покере.

Когда Дени Савар, Дуг Уилсон, Стив Томас, Кит Браун и другие ребята пригласили меня, я посчитал это высшей наградой. Я гордился тем, что меня позвали поиграть. Я думал, что получу много наставлений, что буду принят в прайд. Однако мне не понадобилось много времени, чтобы понять, что их гораздо больше интересуют мои деньги, чем моя дружба. Я был наивным тинэйджером с кучей денег в кармане. Отношение же ветеранов «Чикаго» ко мне, когда я появился за столом, было следующим: «Добро пожаловать в команду, сынок. А теперь гони свои бабки».

Когда я только начинал играть в покер в «Блэкхокс», то за ночь можно было проиграть несколько сотен, может, тысячу долларов, даже полторы тысячи в самой неудачный день. Если на кону стояло больше тысячи, то это игра считалась крупной. В те далекие дни хоккеисты «Чикаго» учили меня заповедям игры. Помню, как одним вечером проиграл пятьсот баксов, а следующим – еще тысячу. Один из ветеранов команды отвел меня в сторону и сказал: «Не волнуйся. Завтра будет уже другой день, и это может быть твой день». Но завтра наступило, а я потерял еще пол тысячи. Для меня это была чувствительная потеря, так как еще два месяца назад я считал себя богачом, имея в кармане 40 баксов. Пусть партнеры по команде пользовались моей неопытностью, но я бы не променял эти вечера ни на что. Хотели они того или нет, но во время этих игр ветераны команды меня многому научили. Когда ты юн, то приятно находиться в одной компании с людьми, которыми ты любуешься и восхищаешься. Мне было приятно зависать в этой компании. Они узнали меня лучше как человека и стали присматривать за мной на льду. Думаю, я впечатлили их, или, по крайне мере, я их забавлял.

Увеличение ставок стало следствием увеличения заработной платы хоккеистов, которая начала резко расти с тех пор, как в Ассоциацию игроков НХЛ в 1992 году пришел Боб Гуденау. Мы могли позволить себя больше тратить. В сезоне-1990/91 Уэйн Гретцки был самым высокооплачиваемым игроком лиги с зарплатой в 3 миллиона в год, Марио Лемье получал чуть больше 2, и совсем немного игроков получали больше миллиона. В сезоне-1995/96 Гретцки уже получал 6,5 миллиона, а через год Лемье получал 10 миллионов за один сезон. Когда я играл в покер на борту чартера «Финикса», то зарабатывал 4 миллиона в год. У Ткачака был пятилетний контракт на общую сумму более 17 миллионов. За год до того, как я появился в «Койотс» он получал 6 миллионов. Когда я покидал команду, он получал 8,3 миллиона, тогда как Крэйг Джанни зарабатывал только 1,6. Токкет получал больше 2 миллионов. Коркам и Маккензи, наверное, рисковали больше всех, потому что их оклад составлял в районе 500 тысяч за сезон.

Несмотря на то что мы играли, по меркам большинства фанатов, по-крупному, то в процентном соотношении я мог потерять гораздо больше в «Чикаго», когда ставил по 500 долларов при зарплате в 100 тысяч в год, чем в «Финиксе», ставя в 20 тысяч при окладе в 4 миллиона.

Но я уверен, что в тот момент, когда банк дорос до 100 тысяч, все участники понимали, что игра вышла из-под контроля. Ситуацию усугублял тот факт, что мы играли в Гатс, а это означало, что проигравший должен был  выложить на стол сумму, эквивалентную банку.

Вот как в Гатс обычно играют: каждому игроку раздается по три карты, после чего он должен решить оставаться в игре или нет. Все принимают решение одновременно. Делается это при помощи монеты, которую ты зажимаешь или не зажимаешь в кулаке под столом. По команде дилера все разжимают кулаки. Игрок, на чьей ладони лежит монета, остается в игре. На чьей же ладони монеты не оказалось - выходит из игры. Они не могут выиграть, но и не рискуют продублировать банк.

Честно говоря, я уже не помню всех перипетий игры, но на кону оказалось 110 тысяч долларов. Иногда у нас устанавливалась максимальная «несгораемая сумма», то есть, сколько бы денег не оказалось на кону, проигравший не должен был платить больше определенной суммы. Но в этот раз лимита не было. Поэтому я решил, что все решат спасовать, нежели рисковать такими деньгами. Даже если ты зарабатываешь миллионы, то сложно, не моргнув глазом, отдать больше сотни тысяч. Нервный смех разнесся в хвосте самолета. Игра начала казаться настоящим сумасшествием.

Зная меня, вы понимаете, что я не мог отступить. Когда дилер попросил нас объявить свои намерения, то только еще один человек держал на ладони монету. Большой Уолт. Начались перешептывания, потому что все осознали, как высоки ставки. Помните, что проигравший должен был  выложить на стол сумму, эквивалентную банку. Большой Уолт и я переглянулись, и выражение наших лиц давало ясно понять, что никто не рад такому раскладу. Сложность ситуация была ясна нам обоим. Наша «дружеская» игра стала опасной; это могло нарушить гармонию в команде, разрушить дружбу.

«Ты не хочешь просто разделить банк?» - поинтересовался Ткачак. Я согласился. Думаю, в тот момент мы оба выдохнули с облегчением. Ребята выразили свое недовольство, но ропот продлился недолго, так как в глубине души они понимали, что Уолт принял верное решение. Не в интересах команды было, чтобы два ведущих игрока сталкивались лбами из-за денег. К тому же авторитет Большого Уолта в команде был непоколебим. И если он решил, что разделить банк будет верным решением, то никто не стал с ним спорить. За ним всегда было последнее слово.

После этого случая мы установили денежные лимиты в игре. Думаю, та раздача всех шокировала, поэтому мы решили больше не рисковать. Карточные игры продолжились, но уже существовала черта, за которую никто не хотел переступать.

Наверное, вы все хотите знать, кто бы выиграл ту раздачу. После того, как мы разделили банк, Большой Уолт и я открыли карты. И Ткачак бы выиграл, так как у него были четыре карты одного ранга, у меня же был фулл-хаус. Я бы мог влететь на 110 тысяч.

Основываясь на том, что я слышал, сейчас хоккеисты гораздо реже играют в карты, они поглощены компьютерными играми. Видимо, это удовлетворяет их дух соперничества вне льда.

Однако парни до сих пор любят делать ставки при игре в гольф. Когда я был действующим игроком, то мы не проходили и нескольких лунок, не начиная делать ставки. Выступая за «Финикс», я постоянно играл с Ткачаком и Джанни. Ставки были небольшими. В самый черный день ты мог бы потерять тысячу долларов.

Когда Ткачак узнал о том, что я пишу книгу, он в шутку заметил, что в отдельную главу нужно вынести то, что мне нельзя доверять на поле для гольфа. Он и Джанни никогда не доверяли моему умению отыскать мяч, неважно в какую пердь я его отправил. Когда мы только начинали играть вместе, они с большим недоверием относились к моим крикам «нашел», когда я рылся в зарослях кустарника. Вскоре они стали дразнить меня и сами кричали «нашел», еще даже до того как я добрался до зоны поиска.

Признаюсь, меня бесило, что парни подозревали меня в жульничестве. Просто у меня какое-то особое чутье на мячи для гольфа. Я обладаю особым умением отыскать их в любом месте.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Никто из игроков НХЛ за всю мою карьеру не причинял меня больше боли, чем защитник «Далласа» Дериан Хэтчер.

2 апреля 1995, когда я еще играл за «Чикаго», Хэтчер ударил меня коленом в колено, что стало причиной перелома. Я пропустил 23 матча. Практически четыре года спустя его локоть столкнулся с моей щекой и разнес вдребезги мою челюсть, как-будто она была собрана из конструктора «Лего».

История с последним инцидентом началась с силового приема, который я применил против Майка Мадано в сезоне-1998/99. Так как наше соперничество уходило в далекое детство, то я старался не упустить любую возможность хитануть его. Я постоянно сравнивал себя с ним и хотел доказать, что являюсь лучшим силовым форвардом.

Модано объезжал за воротами, и я снес его. Просто вырубил. Главное, что это был чистый силовой прием, хотя «Даллас» был уверен в обратном. Я просто сокрушил его.

Проблема заключалась в том, что мы должны были играть со «звездами» через три недели, так что этот эпизод не мог еще стереться из памяти игроков «Старс». Даже читая газеты, я понял, что меня ждет возмездие. Я не знал, как оно проявится и кто станет вершителем правосудия, но я знал, что расплата близка.

«Звезды» не стали откладывать дело в долгий ящик. В первом периоде защитник Крэйг Людвиг засадил мне клюшкой по руке и сломал палец. Через несколько секунд гигант Дэриан Хэтчер засадил мне локтем прямо в морду. Это был самый ужасный хит за всю мою карьеру. Моя челюсть была сломана в трех местах. Восемь зубов были выбиты или сломаны.

Я сразу понял, что потребуется операция. Чувствовал, будто кусочки челюсти болтаются под кожей. Складывалось ощущение, что я могу вынуть все осколки своими руками. В интернете есть видео, как тренеры осматривают и двигают мою челюсть. И это было настолько неприятное зрелище, что дама, сидящая в первом ряду, ушла куда подальше.

Когда Хэтчер проводил силовой прием, мы уже играли в большинстве. Теперь мы получили преимущество пять на три, и все, о чем я мог думать, это разбить этих парней. Я хотел выйти на лед, но тренер «койотов» Гордон Харт остановил меня: «Куда ты собрался? Твоя челюсть сломана». Я ответил, что и сам это понимаю, но от этого мне уже хуже не станет: «Посмотрим, что мы сможем сделать в большинстве».

Когда я вышел на лед, то мог услышать, как кости моей челюсти бьются друг о друга. Мы забили в том большинстве, но не мне было суждено отличиться. Я был близок, но не смог загнать шайбу в сетку. Все-таки чувствовал я себя не лучшим образом. К концу своей смены я вновь попал под силовой прием - боль была неописуемой. Как только я добрался до скамейки, то сказал тренерам, что мне нужно в госпиталь: «Это выглядит паршиво».

Если ты получаешь травму во время домашнего матча, то можешь рассчитывать на немедленную помощь. В Далласе же мне пришлось ждать. Прошло пол часа, час, а врача все не было. Я не мог больше терпеть и, встав в дверном проходе, стал плеваться кровью в стакан, чтобы просто напомнить о своем существовании. Стоя в такой позе и думая, что я не получаю должного внимания, я увидел каталку, на который врачи везли молодого парня, только что потерявшего ногу в автокатастрофе. Оторванная конечность лежала рядом с ним на каталке. В тот момент я подумал: «А ведь сломанная челюсть – это не так уж и плохо». Я вернулся в свое кресло.

В конце концов, мой доктор появился и после осмотра стал настаивать на немедленной операции. Мне бы пришлось провести в Далласе еще пару дней, прежде чем меня бы отпустили в Финикс. «К черту это. Я хочу унести свою задницу подольше от Далласа. Не хочу находиться и близко с Дэрианом Хэтчером. Не хочу быть рядом с «Даллас Старс», - заявил я.

Врачи выглядели несколько удивленными, так как я отказался от немедленной помощи. Но уже 10 минут спустя я сидел в такси с рентгеновским снимком в руках и направлялся на арену, чтобы воссоединиться с командой. Пока я принимал душ, тренеры «койотов» договаривались с уважаемым хирургом Ридом Дэем о немедленной операции. Так как хирургическое вмешательство было назначено сразу же после нашего приземления в Финиксе, то я не мог пить или есть, даже не мог принять болеутоляющие.

В чартере мы играли с парнями в карты. Все это время я плевался кровью в пластиковые стаканы. Я заполнил два. Я был просто разбит.

Когда мы сели в Финиксе, то я сразу же залез в лимузин и направился прямиком в госпиталь. Помню, что в шесть часов утра сидел в больнице, а врач объяснял мне, что моя челюсть будет плотно зафиксирована. Идея, что я не смогу открывать свой рот, пугала меня. Я попросил врача удалить пару передних зубов, чтобы мне было легче пить.

Как не странно это слышать, но я никогда не питал ненависти к Хэтчеру за тот эпизод. Уже перед тем матчем я знал, что меня ждет что-то нехорошее. Я знал, что буду мишенью для игроков «Старс». И мне нравится такое дерьмо. Я люблю матчи, где есть некоторый подтекст, побочная сюжетная линия. Понимал, что «звезды» придут за мной. Только не знал, кто будет меня атаковать или когда это произойдет. Но я отдавал себе отчет в том, что кто-нибудь захочет меня покалечить. Конечно, я не думал, что Хэтчер расхреначит мне челюсть. С другой стороны, я воспринимаю это, как еще одну эпичную главу моей карьеры в НХЛ.

Без сомнения, тем вечером я бы с удовольствием переломал ноги Хэтчеру. Я бы с радостью забил бы его челюсть ему в глотку. Но я не испытываю ненависти к нему. Я уважаю Хэтчера, как носителя настоящего спортивного духа и истинного победителя. Мне всегда нравился стиль его игры. По уровню самоотдачи он превосходил любого игрока на площадке вдвое. Может прозвучать дико, но я даже уважаю Хэтчера за то, что он сделал со мной в качестве мести за Модано.

Тот эпизод не изменил меня. Наоборот, он только добавил мне жесткости. Я понял, что могу пройти сквозь огонь и сыграть на следующий день.

Хэтчер был дисквалифицирован на два последних матча регулярного чемпионата и на пять игр плей-офф. Учитывая тяжесть моей травмы, наказание выглядит легким. Черт, уверен, что людей отправляют в тюрьму за нанесение менее серьезных телесных повреждений. Но на тот момент дисквалификация на пять матчей плей-офф была самой длительной со времен Мориса «Рокеты» Ришара, который был дисквалифицирован на три матча регулярки и на весь плей-офф-1995 за удар лайнсмена.

Когда было объявлено о наказании, я высказался в прессе: «Не люблю говорить о том, что честно, а что – нет. Считаю, раз я не могу играть в плей-офф, то почему он должен? Именно поэтому я надеюсь, что их выбьют в первом же раунде». Но даже без своего капитана – Хэтчера – «Даллас» вышел в следующий раунд. В конце концов, они выиграли Кубок Стэнли. Хэтчер тем летом пил шампанское из Кубка, а я питался через соломинку.

Моя жена, Трэйси, старался максимально облегчить мою жизнь, даже пропускала через миксер столь мною любимые филе миньона и пасту. Но я все равно стал легче на 17 фунтов. Однако это не сломило моего настроя вернуться в состав как можно быстрее. В первом раунде мы вели в серии с «Сент-Луисом» со счетом 3-1, но потом позволили «Блюз» выровнять положении и довести все до седьмого матча. Спустя 19 дней после операции, я заявил «Финиксу», что готов принять участие в этой встрече. Мне приготовили специальный шлем, который был похож на нечто среднее между вратарской маской и шлемом игрока в американский футбол. Я выглядел словно имперский штурмовик из «Звездных воин».

Я чувствовал, что могу сыграть важную роль в матче, так что играл в обычном режиме, включая большинство и меньшинство. Мы проиграли в овертайме (0:1), гол забил Пьер Тюржон. Я провел на льду более 26 минут. Это было одно из самых обидных поражений в моей карьере.

Шонфельд был уволен после этого сезона, и его место занял Боб Фрэнсис. Шонфельд не был виноват в том, что мы вылетели в первом раунде. Я уверен, что, если бы Хэтчер не сломал мне челюсть, то мы бы прошли «Сент-Луис».

Единственное о чем я жалею за пять лет, проведенных в «Финиксе», так это о том, что мы так и не смогли преодолеть барьер первого раунда. По моему мнению, нам просто не хватило удачи. В 1997-м мы вели в серии с «Анахаймом» 3-2, но я повредил колено и мы уступили. В 1998-м «койоты» повели 2-1 в серии с действующим обладателем Кубка Стэнли «Детройтом», но потом Кит Ткачак и Николай Хабибулин получили травмы. В четвертом сезоне в пяти матчах нас разнесло «Колорадо», уступившее «Далласу» в семи матчах в финале Западной конференции. Я пытался расшевелить партнеров, назвав журналистов из Денвера «кретинами», потому что они не верили в наши шансы на успех.

«Колорадо» выменяло Рэймонд Бурка, который должен был стать их духовным лидером. После двух первых матчей я не мог сдержаться: «Рэй Бурк – мессия. Его нельзя трогать».

Эй, ты должен сделать все возможное, чтобы попытаться переломить ход серии. Помните, что говорил Кинэн: негативная энергия – тоже энергия. И если «Колордао» стало бы обращать внимание на меня. То, может, они бы забыли о своей истинной цели. Не в этот раз, но попытаться все равно стоило.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Когда я писал эту книгу, моей дочери, Брэнди, было 17. Ее бойфренду – 18.

«Ты знаешь, что ее другу столько же лет, сколько было и тебе, когда ты дебютировал в НХЛ?» - спросила меня однажды Трэйси. Это заставило задуматься о прожитых годах и том, как незрелы мы были в юности.

Когда Трэйси было 18 лет и она заявила родителям, что ей нужно с ними о чем-то поговорить, ее мама взмолилась: «О мой Бог, ты же не беременна?»

Нет, но я покидал колледж Бостона ради профессионального хоккея, что могло показаться родителям Трэйси неверным решением. Учитывая, какую карьеру я провел в НХЛ, я сделал все верно. Я люблю каждую минуту, когда я носил джерси команды Национальной хоккейной лиги. Но это не значит, что у моего решения уйти в профессионалы в 18 лет не было негативных последствий.

В 20 лет я обрел популярность в Чикаго, в 21 год забил 40 голов, в 22 забил 50 и стал суперзвездой, к 23 годам я стал миллионером.

Мне было 26, когда меня обменяли в «Финикс», но я все еще пытался найти баланс между работой, семьей и славой.

Если вы не верите, что популярность или деньги могут затуманить твой разум, то вы либо не вращались в этом обществе, либо не читайте новости о знаменитостях. Спортивный мир наполнен знаменитостями, который принимали глупые решения в молодости.

Когда я заключил второй контракт с «Чикаго», получив оклад более миллиона долларов за сезон, я показал договор отцу Трэйси: «Теперь я зарабатываю достаточно, чтобы позаботиться о вашей дочери?» Конечно, тогда ее отец забыл о своих прошлых сомнениях и заявил, что всегда верил в мои перспективы.

Пока я зарабатывал деньги и славу, я не осознавал, что теряю себя самого. Никто не хочет слышать от профессионального спортсмена жалобы о его или ее жизни, потому что большинство людей с удовольствием поменялись с ним или с ней местами. Но правда заключается в том, что большинство не осознает, с какими трудностями и давлением приходится нам сталкиваться. В дополнение к болям и разочарованиям, которые ждут нас на арене, добавляется давление от ожиданий. Ты стараешься победить для своего города, для своей команды, а твое выступление быть разобрано под микроскопом фанатами и прессой. Всегда найдется тот, кто захочет сбросить тебя с пьедестала. Люди считают, что жизнь спортсмена – это сплошной гламур, но это далеко не так.

Я питаю огромное уважение к таким людям как Майк Модано, Джо Сакик, Стив Айзерман, Уэйн Гретцки, Марио Лемье и другим, кто смог справиться с этим давлением и остаться на вершине. Я тоже мог справиться с прессом. Но я не осознавал, что звездная жизнь меняет меня. Я сбился с пути. Мои приоритеты были расставлены неверно.

Ты не осознаешь происходящее с тобой, так как ненормальный стиль жизнь становится для тебя нормой. Пропускаешь свадьбы, дни рождения, выходные, так как у тебя игра, тренировка или выезд. Думаю, что пропустил семь Дней Благодарения из-за расписания игр «Чикаго». Представьте, как будет чувствовать себя невеста, если ей заявить: «Мы должны перенести день свадьбы, так как этим летом мне придется больше поработать». Именно это случилось со мной, когда «Чикаго» прошло далеко в плей-офф-1992. Но это уже был мой четвертый год в НХЛ, так что Трэйси уже поняла, как все устроено.

Быть женой игрока НХЛ – это неблагодарная работа, так как хоккеист слышит аплодисменты на арене, а жена сталкивается с проблемами, которые подразумевает звездный статус. Когда игрока меняют, то он сразу же отправляется в новый город, пока жена решает все остальные проблемы семьи. Получается, у хоккеиста две семьи: одна дома и одна в раздевалке. И иногда именно дом остается на втором плане. Эту ситуация прекрасно иллюстрирует момент, когда к игроку подходят в ресторане с просьбой об автографе, а его жена ждет в нескольких метрах рядом, пока он закончит.

Как-то, будучи еще игроком «Чикаго», я пригласил Трэйси в ресторан на День Святого Валентина. Розы, свечи, романтический ужин. Но вдруг перед нашим столиком вырос фанат «Чикаго» и заговорил со мной. Через несколько минут он уже сидел за нашим столиком. Как-то мы были вынуждены уйти из ресторана, так как фанаты облепили мой столик и официанты просто не могли протиснуться в помещении.

Верьте или нет, но, когда я попал в «Чикаго», у клуба было правило, что игроки не могут жить в городе. Наверное, они опасались, что хоккеистов может затянуть ночная жизнь.

Я всегда считал, что должен ценить фанатов. Но оглядываясь назад, понимаю, что был зачастую слишком наивен. Я доверял слишком многим людям. Трэйси пытался предупредить меня. К тому моменту как мы поженились, она уже закончила колледж и имела совершенно иной уровень жизненного опыта. Она пытался объяснить, что я должен понять разницу между истинными друзьями и теми, кто хочет находиться рядом со мной только потому, что я звезда НХЛ. Но я был глух к ее наставлениям.

В молодости мне было сложно отказать кому-то «нет». Я всегда во всем винил Трэйси. Она видела все изменения, что со мной происходят, и моя семейная жизнь стала разваливаться гораздо раньше, чем я это осознал. Повзрослев, я понимаю, как я был к ней несправедлив. У меня не было жизненного опыта, когда я подписывал первый профессиональный контракт, и вдруг я стал звездой, центром внимания. И я не справился с этой ситуацией должным образом.

Никто лучше меня не понимает, как звездная жизнь может разрушить семейную. Как у игрока НХЛ, у меня было расписание, которое невозможно было поменять. Трэйси приняла этот факт. Но проблема заключалась в том, как я проводил свободное время. Только четыре человека в то время были кристально честны со мной: Трэйси; ее отец, Ричард Вазза; мой агент, Нил Эббот; и Майк Кинэн. Другие же только говорили о том, как я хорош.

Кинэн был суров, он выводил меня из себя. Но Трэйси всегда любила его, так как чувствовала, что он так относится ко мне, только желая мне лучшего. Когда люди ставили Майку в упрек его жесткость, Трэйси всегда становилась на его сторону: «Если вы очистите эту луковицу, то вы обнаружите большое сердце». Она хотела, чтобы Кинэн дольше пробыл моим тренером, веря, что он смог бы уберечь меня от многих ошибок.

Трэйси считала, что я слишком много кучу и неверно выбираю друзей. Я слишком много думал о следующей вечеринке и слишком мало – о семейной жизни. Когда я стал играть за «койотов», наши ссоры участились.

«Тебе 28 лет, а ты живешь как рок-звезда. Что ты будешь делать, когда тебе стукнет 60?» - вопрошала она. Она ясно видела, что я слишком стараюсь соответствовать образу «Джей Ар – суперзвезда» и забываю о сущности истинного Джереми.

Ее терпение лопнуло 9 октября 1999 года. Мой «Финикс» был в Чикаго, играя против «Блэкхокс». Трэйси прибыла в город. Сыта по горло моим безразличием, она устроила мне сцену перед раздевалкой команды в перерыве между вторым и третьим периодами. Я уверен, что тем вечером Трэйси установила новый стандарт для жен игроков НХЛ, крича на весь коридор, что ее муж – засранец. Недовольство копилось слишком долго, и Трэйси больше не могла себя сдерживать. Она обрушила град проклятий на мою голову на глазах всей команды.  

Когда я попытался ее успокоить, то ситуация только ухудшилась. Наш спор не прекращался, даже несмотря на старт третьего периода. Какие бы слова я не использовал, я все время оказывался неправ. «Я сваливаю отсюда», - прокричала она, прежде чем развернуться и уйти.

Я был разъярен. Когда я добрался до скамейки, то напоминал бешенного быка, и кто-то должен был стать жертвой моего гнева. И им стал мой лучший друг на протяжении долгих лет. И пусть никто мне не верит, но я клянусь на Библии, что просто ударил первого попавшегося мне под руку. Им оказался Тони Амонти.

Я не знаю, о чем я в тот момент думал, но явно не об игре или о Тони. Я действительно сожалею, что вышел на лед в тот вечер с такой яростью в сердце. Но я клянусь, что не знал, что это был Тони, когда ударил его в лицо и поранил его. Не знаю, верит ли в это Тони и его семья. Моя ярость была слепа.

Я извинился за свой поступок, но мы с Тони не разговаривали полтора года после того случая. Примирение случилось на Олимпиаде-2002, когда мы оказались соседями по комнате. В конечном счете, он простил меня.

Я до сих пор считаю Тони одним из лучших моих друзей. Но, если быть до конца честным, мы оба немного изменились со времен того злосчастного эпизода. Я получил матч-штраф за удар, а лига дисквалифицировала меня на 5 матчей и оштрафовала на 100 тысяч долларов. Но самым большим наказанием для меня стало осознание того, что мой добрый друг считал, что я хотел причинить ему боль.

Несмотря на то что это происходило еще до эры Твиттера, поползли различные слухи о том, что послужило причиной моего буйного помешательства. А правда заключалась в том, что Трэйси в жесткой форме попытался вернуть человека, за которого она вышла замуж. «Ты должен разобраться в себе», - заявила она.

Когда эмоции схлынули и мы честно поговорили, то я понял, что Трэйси права. Она сказала, что я потерял землю под ногами. Ее правда. По натуре я сентиментален. И я не хочу быть человек, который безразлично относится к своей семье. Я потерял верные ориентиры. Трэйси признавалась, что не верила, что я смогу оправиться после того, как в «Чикаго» мне объявили, что я не стою запрашиваемых денег. Я стал посещать психолога Гэри Мака, и вот теперь мы оба пришли к нему, чтобы он помог нам решить семейные трудности. «Я хочу понять, как добрый мальчик, которого я полюбила, превратился в дьявола», - говорила Трэйси. И психолог помог мне найти путь домой. Я вновь стал Джереми, а не Джей Ар.

Мэк помог мне разобраться, оценить по достоинству мою семью. Да, я любил погулять, но гораздо больше проблемой было мое эго. Я не верил никому, кто говорил мне, что я ошибся. И это нужно было срочно исправить. Если была какая-то проблема, то я не хотел сталкиваться с ней. Не хотел говорить о ней. Я считал, что, если не замечать ее, то она решится сама собой.

Я любил скрытность. Трэйси ненавидела это во мне. Я отказывался идти на контакт. Гэри заставил меня разобраться с этим. Он не разглагольствовал, но Гэри умел заставить меня сказать то, о чем я не хотел говорить. Он научил меня ответственности и умению ценить все аспекты жизни. Он заставил меня посмотреть на самого себя со стороны. И он научил меня делать так, чтобы я мог гордиться самим собой. Мэк не «починил» меня, но сделал лучшим человеком. Именно этого Трэйси и желала. Она хотела, чтобы я научился обсуждать проблемы, если они возникают. И сейчас я способен на это.

Мой друг Мэтт Мэллгрэйв тоже беседовал со мной. Мы стали дружны еще до того, как на меня свалились слава и деньги. И наши разговоры тоже мне очень помогли вернуться на верный путь.

Да, ночная жизнь не ушла в небытие. Но я впервые задумался, что у меня есть с этим проблемы. К тому же я стал гораздо лучше выбирать друзей.

Но главное я осознал, как важна Трэйси для моей жизни. Сейчас она говорит, что бывшие знакомые из Чикаго, наверное, считают ее «холодной бессердечной стервой», так как она всегда играла роль плохого полицейского, тогда как мне доставалась роль хорошего копа. Она должна была всегда быть голосом разума, тогда как я играл роль звезды НХЛ. Она была сильным человеком, когда мы встретились, остается такой же и сейчас. Даже не знаю, смог бы я добиться всего, что у меня есть сейчас, если бы Трэйси не было рядом.

Когда родилась Брэнди, я праздновал всю ночь. Это один из счастливейших дней в моей жизни.

Когда мы только поженились с Трэйси, то мечтали о пятерых детях. Но ее беременность Брэнди проходила тяжело. Трэйси несколько раз оказывалась прикованной к постели, и пришлось даже нанять сиделку. Во время плей-офф я жил в отеле, так как она не хотела отвлекать меня от важных игр.

Честно говоря, я боялся заводить еще одного ребенка. Но, несмотря на все прошлые проблемы, Трэйси решилась на это. К счастью, тогда уже появился «Зофран», что облегчило нам жизнь. Как-то утром Трэйси спокойно подошла ко мне и сказала, что ее воды отошли. «Что ты имеешь ввиду, как воды отошли?» - подскочил я. В этот момент Трэйси начал готовить завтрак. «Какого хрена ты творишь? Мы срочно едем в больницу», - заорал я. «Успокойся». – «Успокойся?! Да что ты несешь?! У тебя же воды отошли!». – «Все нормально».

Он закончила готовку. Мы поели. Только потом ее доставили в больницу.

Трэйси знала, о чем говорит. За время родов я успел семь раз сходить в видео-прокат за новым фильмом. Ей поставили диагноз «тазовое предлежание плода», и ребенок никак не хотел поворачиваться. Спустя 24 часа я заявил доктору, что моя жена достаточно вынесла и нужно делать кесарево сечение. К счастью, врачи согласились.

Пока анестезиолог готовил укол, Трэйси прижалась головой к моей груди. Когда я увидел огромную иглу, то мои ноги подкосились и я увидел звезды в глазах. Я готов был упасть, но Трэйси удержала меня. Люди говорят, что я был войном на арене НХЛ, но Трэйси – истинный боец.

После рождения Бретта у нас в семье оказались и мальчик, и девочка. И оба здоровенькие. Мы благодарны за то, что имеем, и решили больше не рисковать беременностями.

ГЛАВЫ ДЕСЯТАЯ И ОДИНАДЦАТАЯ

По ходу моего пятого сезона в составе «Финикса» стало ясно, что в сезоне-2001/02 я буду носить свитер уже другой команды. Так что 1 июля 2001 года я должен был стать впервые в своей карьере неограниченно свободным агентом. «Койоты» не могли позволить себе иметь в составе столь дорогого игрока. У команды были финансовые проблемы, и генеральный менеджер Бобби Смит дал четко понять, что клуб не будет меня переподписывать, тем более учитывая, что я запрошу гораздо больше прошлых 4 миллионов в год.

Даже когда Стив Элльман и Уэйн Гретцки завершили переговоры о покупке «Койотс» в феврале 2001 года, в отношении меня ничего не изменилось. Смит был уволен. Его место занял Клифф Флетчер и сразу объявил о задаче сократить зарплатную ведомость и омолодить состав.

5 марта «койоты» обменяли голкипера Николая Хабибулина в «Тампу» на защитника Пола Мару, форвардов Майка Джонсона и Руслана Зайнуллина и выбор во втором раунде драфта.

Спустя девять дней, Кит с его контрактом на 8,3 миллиона в год отправился в «Сент-Луис» в обмен на Михала Гандзуша, Ладислава Надя, Джеффа Тэйфа и выбор в первом раунде драфта. На тот момент Ткачак был капитаном «Финикса» на протяжении семи лет.

«Койотс» завершили сезоне-2000/01, разделив восьмое место в Западной конференции с «Ванкувером». У обеих команд было по 90 очков, но именно «Ванкувер» попал в плей-офф, так как у него было 36 побед, а у нас – 35. Без сомнения, Ткачак и Хабибулин могли бы склонить чашу весов в нашу пользу. Это был единственный сезон за все мое время пребывания в «Финиксе», когда мы не попали в плей-офф.

За разговорами о судьбе клуба многие забывают, что мы очень неплохо развивались, когда играли на «Америка Вест Арена» на окраине Финикса. Средняя посещаемость команды составляла 15 тысяч человек. И, конечно, размещение новой арены рядом со стадионом «Кардиналов» из Аризоны (американский футбол) ударило по хоккейной команде. Ели бы арену построили, как и планировалось изначально, в Скоттсдейле, то посещаемость была бы гораздо выше.

Когда я только пришел в «Финикс», то поставил перед собой цель привить в пустыне любовь к хоккею. Когда болельщики начинали заполнять стадион, я надевал майку и выходил разминаться в подтрибунное помещение. Оттуда я мог общаться с некоторыми фанатами. Я старался доставить людям радость. Если вы спросите болельщиков из Аризоны, то они подтвердят, что Реник никогда не отказывал в автографе.

Если говорить о свершениях на льду, то я не забивал за сезон менее 24 голов и не набирал менее 102 минут штрафа. И за все те пять лет мы выигрывали больше половины матчей во всех регулярных чемпионатах.

Я с теплотой вспоминаю те времена. Могу назвать Аризону своим домом. Я так долго там прожил, у меня родились там оба ребенка. Когда «койоты» в сезоне-2011/12 объявили, что хотят включить меня в Зал славы команды, то я был польщен и горд. Кит Ткачак также удостоился этой чести в том же году. И это заставило меня гордиться еще больше. Всегда мечтал стать членом какого-нибудь клуба, в котором состоит Кит. Все еще надеюсь, что когда-нибудь и «Чикаго» последует примеру «Финикса» и выведет из обращения 27-й номер. Я провел только 6 лет в Финиксе и 8 – в Чикаго. Я все еще один из трех игроков, которым покорялся рубеж в 50 голов за сезон. Все еще верю, что моя мечта может сбыться. Сложно объяснить, почему я так отчаянно хочу увидеть свой свитер под сводами арены в Чикаго. Просто этот город так много значит для меня…

2 июля 2001 года «Филадельфия» заключила со мной 5-летний контракт на 37,5 миллиона долларов. Сделка была завершена уже на второй день с момента открытия рынка свободных агентов. «Финикс» понимал, что не сможет меня переподписать, поэтому разрешил другим клубам начать переговоры до 1 июля.

Из всех предложений я остановился на двух – «Филадельфии» и «Детройта». Если спросите мою жену, то она была уверена, что мы переедем в Детройт. И пусть, в конце концов, я выбрал «Флайерс», но теперь вы понимаете, как близок я был к переходу в «Рен Уингс».

Когда «летчики» обхаживали меня, то Рик Токкет и Марк Рекки пригласили меня на финальные матчи НБА между «Лейкерс» и «Севенти Сиксерс». Конечно, нас с женой пригласили и в «Детройт», где нас опекал генменеджер «красных крыльев» Кен Холланд. Он организовал нам экскурсию по арене. Он настаивал, что именно в «Детройте» я получу лучший шанс вновь побороться за Кубок Стэнли.

«Ред Уингс» четыре года назад выиграли два подряд чемпионских титула и обладали талантливым составом. К тому же они исповедовали атакующий стиль игры, что очень соблазняло. Также они предложили 5-летний контракт с суммой идентичной предложению «Филадельфии».

Пока я был все еще в Детройте, то позвонили представители «летчиков» и потребовали дать скорейший ответ, потому что, если бы я отказался, они бы переключились на другого хоккеиста, пока и он не уплыл из рук. Они даже сделали более заманчивое предложение, согласившись выплатить мне большую часть денег за первые сезоны. К примеру, команда согласилась заплатить тебе 40 миллионов за 5 лет, кэпхит был бы 8 миллионов. Но, по условиям договора, ты можешь получить по 12 миллионов за первые два года, а за последние 2 – только по 4. Обычно игроки предпочитают именно такие сделки, так как они хотят получить причитающиеся деньги здесь и сейчас. Таким образом гораздо проще заинтересовать игрока. И даже с учетом потолка зарплат команды, которые могут позволить себе такие контракты, имеют преимущество при борьбе за свободных агентов.

Однако деньги не стали решающим фактором. Рик Токкет, который выступал тогда за «летчиков», убедил меня перейти именно в «Филадельфию». Он настаивал в телефонном разговоре, что «Флайерс» будут иметь отличные шансы выиграть Кубок Стэнли, если заполучат меня. Он верил, что я могу стать недостающим куском мозаики. «Если ты подпишешь контракт, то у нас будет самый талантливый состав со времен, когда я играл в «Питтсбурге», - заявил Токкет, намекая на состав «пингвинов», который обыграл «Чикаго» в финале Кубка 1992 года. Поверив Токкету, я позвонил агенту и попросил его оформить сделку с «Филадельфией».

Тем временем, мой родной «Бостон» предложил мне больше денег, чем «Детройт» и «Флайерс». Но я не верил в перспективы этой команды. К тому же я не считал, что моей карьере пойдет на пользу игра в родном городе, где меня бы окружали семья и друзья. На протяжении всей карьеры я сталкивался со сложностями, если не был сконцентрирован и не отдавался игре на сто процентов. И я не хотел рисковать.

Возможно, в «Филадельфии» не отдавали отчета в том, что вместе с подарочным пакетом «Реник» вдобавок они приобретаю дополнение «балагур Джереми». В дни матча я был заводилой команды и проделывал один и тот же ритуал. Приносил свой бумбокс, включал музыку 70-х и ранних 80-х и плясал до упаду. Особенной популярность пользовалась песня группы The Gap Band «Party Train». Тодд Федорак обычно подыгрывал мне, исполняя соло на воображаемой гитаре. Даже не знаю, с чего мне взбрело в голову проводить такой ритуал, так как раньше я не делал ничего подобного ни в одной команде. Но раз я начал, то уже не мог остановиться.

Тренер Кен Хичкок никак не мог смириться с этим: «Ты можешь хоть раз быть серьезным?» «Я и так крайне серьезен. Я делаю это для того, чтобы завести всю раздевалку», - парировал я.

Осознаю, что Хичкок хотел бы, чтобы я был больше похож на легенду «летчиков» Бобби Кларка, чем на звезду Голливуда Джона Троволту. Хичкок – тренер старой школы, и он никогда не мог привыкнуть к моей экспрессии: «Джей Ар, ты никогда не находишься с нами на одной странице». - «Но моя глава веселее. Почему бы вам иногда не заглядывать и в мою книгу?»

У нас случались разные эпизоды в отношении с Хичкоком. Как-то во время одного матча он пытался докричаться до меня со своими инструкциями, пока я пытался втащить шайбу в зону соперника. Я вбросил шайбу в зону, ударил по тормозам и повернулся к скамейке: «Да ты заткнешь нахрен, Хич? Я тут вообще-то пытаюсь играть в хоккей». Вся скамейка покатывалась со смеху.

Пусть мы часто спорили, но я чувствовал, что тренер уважал меня. Хичкоку нравился мой стиль, хотя он всегда пытался заставить меня больше отрабатывать в обороне. Наверное, он даже был прав. Я всегда говорил, что Хичкок был самым умным тренером на моей памяти.

В день, когда он выбивал дерьмо из меня, я думал: «Да что он знает? Он никогда не играл в НХЛ». На следующий день я честно признавался себе и осознавал, что его тактика позволяет нам бороться за Кубок Стэнли. Хичкок хотел, чтобы в раздевалке стояла атмосфера 50-х, и в этом мы расходились. Я же хотел видеть больше свободы. Он хотел делать все по-своему. Я не хотел, чтобы меня все время контролировали.

Когда я оказался в «Филадельфии», то почувствовал, будто рожден для этой команды. Как только я сшиб своего первого оппонента, публика на арене приняла меня. Когда я завершил карьеру, то мой аккаунт в Твиттере взорвался от негодования из-за того, что я назвал болельщиков «Флайерс» «сумасшедшими сукиными детьми». Парни посчитали, что я отвернулся от тех, кто меня всегда поддерживал. Но, учитывая, как много значат фанаты на домашних матчах «летчиков», я считал это выражение своего рода комплиментом. С той минуты, когда ты размажешь первого соперника по борту, болельщики «Филадельфии» будут преданы тебе навсегда. Игроки из эры Broad Street Bullies («Разбойники с большой дороги») почитаются словно боги.

«Флайерс» подписали меня в качестве замены Эрику Линдросу, который не играл целый год из-за ссоры с генеральным менеджером Бобом Кларком. Мои отношения с Хичкоком были цветочками, по сравнению с противостоянием Кларка и Линдроса. Эрик отказался играть за «летчиков» и объявил забастовку.

На пресс-конференции, на которой «Флайерс» меня официально представляли, я попытался ознаменовать начало новой эры в своем стиле. Я обнял владельца Эда Снайдера: «Иди сюда и сожми меня покрепче», - сказал я, прежде чем захватить его в свои объятия. Он понятие не имел о том, что я делаю, что сделало момент только забавнее. «Вы бы тоже обняли его, если бы он отвалил вам такую кучу денег», - обратился я к репортерам.

Я считал, что команде нужно раскрепоститься, и я задался целью сделать самую незабываемую встречу с прессой в истории «летчиков». Да я был готов пожать руку Кларку и спеть «Kumbaya», если бы посчитал это необходимым.

Когда журналисты спросили, как Токкет смог уговорить меня переехать в Филадельфию, то я ответил: «Он сказал: «Переходи к нам или я надеру тебе задницу». Я поведал прессе, что всегда боялся играть в Филадельфии, потому что у «летчиков» всегда была мощная команда, любящая силовую борьбу. И теперь я захотел сам стать частью этой банды: «Просто хочу отрывать головы и забивать голы», - заключил я.

Я заявил, что в составе «Флайерс» получу отличный шанс выиграть Кубок Стэнли, и говорил об этом на полном серьезе. В команде был отличный подбор исполнителей: Токкет, Марк Рекки, Кит Примо, Эрик Дежарден и Симон Ганье. Семь участников матчей Всех звезд, три игрока с 50 шайбами за сезон в послужном активе. На пресс-конференции я постоянно хвалился, как хорошо выгляжу в свитере «Филадельфии».

Первым моим капитаном в «Филадельфии» был Дежарден – надежный, трудолюбивый, уверенный в себе человек. Когда мы были соперниками, то не любили играть друг против друга. Так как в начале карьеры я выбил ему несколько зубов, то мы не сразу смогли найти общий язык. Я уважал Дежардена, но этот не тот тип людей, с которыми я хотел бы пойти кутить в субботу вечером. Он был слишком занудным для меня. Я предпочитал видеть в качестве капитана человека, который может завести раздевалку словом и делом. Как Кит Ткачак в «Финиксе» или Крис Челиос в «Чикаго».

Сначала я играл в «Филадельфии» под руководством Билли Барбера. Хороший мужик и тренер старой формации. Мне не всегда нравилась его тактика, но я уважал его. В свою очередь он с терпением относился к моим выходкам, пока я давал результат. Наверное, время игры за Broad Street Bullies научило его, что можно хорошо играть и одновременно получать удовольствие от жизни.

На протяжении всей карьеры меня преследовали определенные стереотипы. Это паршиво. Когда моя команда побеждала, то меня называли весельчаком, балагуром и душой компании. В случае поражения я превращался в раковую опухоль коллектива и эгоиста. После побед я «продавал» игру, раздавая по 10-12 интервью. После поражений многие считали, что я занимаюсь самопиаром и просто выделываюсь. Истина же заключается в том, что я мечтал о победах не меньше других. Я просто не считал, что нельзя совмещать удачное выступление и любовь хорошо провести свободное время.

Когда я оказался в «Филадельфии», было видно, что команде необходима разрядка. Противостояние Кларк – Линдрос парализовало весь клуб. Эрик был обменян тем же летом, когда я подписал контракт с «летчиками». Мой приход ознаменовал начало новой эры.

«Нам нужен был глоток свежего воздуха. Долгие годы все в этой команде были серьезными и угрюмыми. Мы были похожи на армию роботов, клонов. Но с приходом Джей-Ара команата наполнилась весельем. И заряжаемся энергией от него», - заявил голкипер Брайан Буше в интервью Sports Illustrated.

«Флайерс» многообещающе начали сезон-2001/02, однако мы не смогли сохранить этот темп. С середины декабря до перерыва на Олимпиаду-2002 мы одержали больше 20 побед и утвердились на первом месте в Восточной конференции, но потом одержали только 9 побед в последних 26 матчах и были выбиты «Оттавой» в первом раунде плей-офф. За пять матчей мы смогли забить только два гола.

По ходу того сезона жена Барбера, Дженни, скончалась от рака. Он продолжал работать все это время, не пропустив ни одной игры. Но это не имело никакого значения после окончания сезона, когда оказалось, что мы не раскрыли свой потенциал. Наш провал во второй половине сезона стоил Барберу работы.

Лично я чувствую некоторую вину за то, что Билл был уволен. Ведь мы играли плохо. Я был разочарован, хотя большинство игроков были довольны его уходом.

15 мая 2002 на пост главного тренера был назначен Кен Хичкок. «Летчики» даже не вели больше ни с кем переговоров, так как боялись, что Хичкока перехватит «Рейнджерс». Я не всегда разделял его взгляды на игру, но я всегда был уверен, что он знает, что делает. Он просто старался использовать мой потенциал на 100 процентов. Я же хотел, чтобы тренер чуть ослабил давление. Постоянно старался шутить в его присутствии, чтобы выдавить из него хотя бы улыбку. Бесполезно. Единственное, чего я мог от него добиться – это качание головой или закатывание глаз.

ГЛАВЫ ДВЕНАДЦАТАЯ И ТРИНАДЦАТАЯ

Больше всего проблем из-за пристрастия к азартным играм я испытал во время выступления за «Филадельфию». Когда я заключил новый контракт на 7,5 миллиона в год, сразу же заказал новый «Порше» за 150 тысяч долларов. Также этот договор позволил мне делать более крупные ставки. 500 долларов превратились в 2 тысячи, и я стал ставить на большее количество матчей.

Самой ужасной ситуацией оказалась та, в которую был вовлечен мой приятель Рик Токкет, бывший в то время помощником главного тренера «Финикса». В сезоне-2005/06, когда я уже играл за «Кингс», всплыла история, что Токкет оказался вовлечен в расследование полицией Нью-Джерси дела о нелегальных ставках. Это было трудное время, так как я всегда считал Токкета одни из лучших партнеров за всю мою карьеру. Он являлся олицетворением настоящего хоккеиста: лидер по характеру, жесткий, бесстрашный, одаренный, всегда готовый прийти на помощь друзьям.

Однако я никогда не беспокоился, что попаду в беду. Отдавал себе отчет в том, что не совершаю ничего противозаконного. Я специально удостоверился в этом еще до того, как стал делать ставки. К тому же я никогда не делал ставки на исход матчей НХЛ. Слишком люблю и уважаю этот спорт. Объясню доходчивее, я лучше отрежу одно свое яичко, чем сделаю ставку на хоккейную игру.

Когда меня допрашивали по делу Токкета, я сообщил, что не верю во эти обвинения. Однако мне дали прослушать запись переговоров Рика, которая подтвердила, что он был вовлечен в этот бизнес гораздо активнее, чем я мог подумать. Мягко говоря, я был удивлен, однако это не заставило меня поверить в то, что Токкет – преступник.

«Ну, что вы теперь скажите?» - «Скажу правду, мне насрать. Токкет - мой приятель, мой друг». Я старался отстоять Рика, сделать все возможное.

В итоге, Рик получил дисквалификацию на два года и не вернулся на скамейку «Финикса» до 2008-го. Потом он был главным тренером «Тампы», хотя сейчас уже не практикует тренерскую деятельность. Мне очень жаль, что все так сложилось. Уверен, Рик жалеет еще больше.

Еще за долго до того, как все это произошло, генеральный менеджер «летчиков» Бобби Кларк попросил меня прекратить делать ставки. В январе 2004 у него, меня и еще нескольких игроков команды состоялся жесткий разговор. Кларк попросил нас оставить это занятие, так как, по его мнению, оно могло нанести вред команде. В то время «Флайерс» выступали неудачно. И когда профессиональная команда не побеждает, все развлечения вне льда попадают под запрет.

Я был уверен, что у меня нет проблем со ставками, но на короткий период времени я остановился, так как я уважал Кларка. Даже когда я возобновил походы к букмекерам, решил снизить свои ставки и не играть на тотализаторе в день матчей.

Когда все эта история просочилась в прессу, я признался, что просадил у букмекеров от 50 до 100 тысяч долларов. Хотя полиция официально и признала, что я не сделал ничего противозаконного. Тогда же я позвонил Кларку и принес свои извинения. Пришлось развеять слишком много неправдоподобных слухов. Кларк спросил меня, не будет ли обмен лучшим выходом из ситуации? Я ответил, что хочу остаться в команде.

Сложно понять, как я докатился до такого. Мой психолог, Гэри Мак, умер в 2002 году. Тогда я думал, что вернулся на правильный путь. Увы, я ошибался.

С женой у нас состоялся тяжелый разговор. Мы только начали чувствовать себя настоящей семьей, как я вновь все испортил. «Ты - настоящий засранец, рас позволил втянуть нас в это», - плакала она. Я не мог с этим спорить.

Сейчас я продолжаю делать ставки. Хотя, конечно, не на том же уровне, что раньше. С тех пор, как я не получаю больших денег, не делаю и больших ставок.

В 80-х, когда большинство канадских мальчишек мечтали стать новыми Уэйнами Гретцки, я же хотел быть Майком Эрузионе. Когда Эрузионе 22 февраля 1980 года пробил советского голкипера Владимира Мышкина кистевым броском, он изменил свою жизнь и мою. Наблюдая триумф американской сборной на Олимпиаде в Лейк-Плэсиде, в тот момент я понял, что хочу стать профессиональным хоккеистом.

Я смотрел матч в доме моего партнера по «Ричфилд (Коннектикут) Брюинс» Мэтта Хейсена. У нас был назначен матч в тот вечер, так что переодеваться пришлось прямо перед телевизором. Мы прилипли к экрану и не сразу поняли, что рискуем опоздать на игру.

Шутка заключается в том, что, когда мы добрались до арены, то она оказалась пустой. Не было машин. Не было людей. Но, как только мы припарковались, машины стали приезжать вереницами. Все задержались, наблюдая победу Америки. Даже старт нашей игры был отложен, так как все обсуждали случившееся.

Если вы спросите любого американского игрока моего поколения, то услышите, что именно победа сборной над командой СССР вдохновила их выбрать путь профессионального хоккеиста. Майк Модано. Кит Ткачак. Брайан Лич. Билл Герин. Тони Амонти. Все ведущие игроки сборной Америки 90-х стали урожаям из семян, посеянных победой на Олимпиаде-80. Когда игроки моего поколения начали заниматься хоккеем, то они мечтали надеть свитер сборной США, а не о победе в Кубке Стэнли.

Я горжусь тем, что стал частью поколения, которое заставило хоккейный мир считаться со сборной США. Когда я рос, то наша команда отправлялась на крупные турниры, надеясь достойно выступить. Когда мы вышли на свой пик, мы не надеялись на победу – мы ожидали ее. В 90-х на позиции центрфорвардов в сборной играли: Пэт ЛаФонтэйн, Дуг Уэйт, Модано и я. Это была реальная сила. А на краях у нас были жесткие Ткачак и Герин, а также Амонти, который летал по площадке, словно военный истребитель. В защите у нас имелись Брайан Лич, который вырос в выдающегося игрока, и Крис Челиос, выходивший на любой матч, как на последний бой.

После победы сборной в Лэйк-Плэсиде хоккей стал более статусным видом спорта, в него стали приходить лучшие атлеты. Когда мое поколение стало пробиваться в НХЛ, то мы уже не были в тени канадцев. Мы уважали их, но не боялись. Мы уже не считали их несокрушимыми.

Первый раз высококлассный международный хоккей на вкус я попробовал на молодежном чемпионате мира-1988 в Москве и через год в Аляске. Именно на втором турнире Модано, Амонти и я столкнулись с Александром Могильным, Сергеем Федоровым и Павлом Буре. Да, мы не добились успеха на тех чемпионатах, но те матчи очень многому нас научили. Когда нас ставили против этого советского трио, то мы могли противостоять им. И они знали это. На двух молодежных чемпионатах мира я, в общей сложности, забил 13 голов и отдал 12 передач в 14 матчах. На счету Модано было 20 (10+10) баллов за результативность в аналогичном количестве встреч.

Начало моей международной карьеры складывалось успешно. Вспоминаю Кубок Канады-1991. Удачно провел тот турнир. Именно на этом Кубке молодые американские игроки осознали, что способны превратиться в настоящую силу на мировой арене. Мой приятель Гэри Сутер только укрепил это мнение, когда впечатал Уйэна Гретцки в борт в матче против Канады. Помню, как подошел к нему в раздевалке во время перерыва и сказал: «Ты только что бортанул Уэйна, мать его, Гретцки. Никто не хитует Гретцки». Он лишь пожал плечами. В этом был весь Сутер. Ему было плевать, что люди думают о его игре.

Гретцки получил повреждение и даже пропустил старт сезона в НХЛ. Я знаю, что Сутер не хотел нанести ему травму. Но я также знаю, что Гэри всегда хотел, чтобы его соперник чувствовал себя на льду некомфортно. Он хотел, чтобы ты беспокоился о том, что он может с тобой сделать.

Мои проблемы с Федерацией хоккея США начались в 1996 году. К этому времени величайшее поколение американских игроков выросло и утвердилось в своих правах. И все ожидали, что на Кубке мира-1996 мы дадим бой России и Канаде. Нас называли в числе главных фаворитов. Я заявил, что Америка выиграет этот гребанный турнир. Объявил об этом прямо на пресс-конференции. Но генеральный менеджер национальной команды Лу Ламорелло остался недоволен моим высказыванием. Думаю, Лу соглашался с моим мнение, просто он не хотел, чтобы оно было озвучено публично. Я же считал, что должен это сказать, чтобы канадцы почувствовали нашу уверенность. Лу не хотел лишней шумихи в прессе. Мне же плевать на это. Я верил, что наша команда слишком талантлива, чтобы проиграть.

Отношения еще больше накалились, когда я решил не выступать на Кубке мира, так как у меня не было действующего контракта с клубом НХЛ. Я хотел играть – не сомневайтесь. Но мой агент, Нил Эббот, указал на потенциальные риски. Если бы я получил серьезную травму, то финансовые потери были бы громадными.

Помню, Кит Ткачак позвонил мне, когда команда уже собралась: «Немедленно заключай долбанную сделку и тащи свою задницу сюда, давай выиграем этот гребанный турнир». Я не сдвинулся с места. Думаю, игроки сборной были в ярости после моего отказа и, наверное, это решение имело негативные последствия в будущем. Но могу сказать вам одно: я с большой радостью смотрел, как американские парни побили канадцев в Монреале. Сложно найти человека, который радовался бы этой победе больше меня.

Учитывая мое прошлое разочарование, я надеялся, что Олимпиада-1998 поможет мне забыть Кубок мира-96. На деле турнир в Нагано обернулся настоящей катастрофой. Основываясь на результатах Кубка мира, сборная США считалась одним из фаворитов, тем более эти Игры стали первыми, куда допустили игроков Национальной хоккейной лиги. В общем, в Японию поехал тот же состав, что выиграл Кубок мира, плюс я. Возможно, я стал «черной меткой» для команды, так как мы выступили просто ужасно, проиграв три матча из четырех, в том числе и четвертьфинал сборной Чехии во главе с Домиником Гашеком. Именно чехи выиграли тот турнир, одолев в финале Россию.

Еще хуже, что игроки нашей команды попали в несколько неприятных историй во время пребывания в олимпийской деревне. К примеру, кто-то из парней ради шутки залил номер голкипера Майка Рихтера пеной из огнетушителя. Честно, не знаю, кто это был. Конечно, такого не должно было произойти, а время и место были выбраны крайне неудачно, тем более учитывая нашу игру на турнире. Но сумма ущерба, которую выставили японцы, было заоблачной. Черт возьми, тысячи долларов. Да обычный вакуумный пылесос из любого магазина убрал бы все за час.

Но самыми бессмысленными были обвинения хоккеистов в намеренной порчи мебели, в частности стульев. Да, мы сломали несколько штук, но сделали это, просто присев на них. Добрые люди Японии делают качественную электронику и машины, но их работа по созданию олимпийской деревни не выдерживала никакой критики. Стулья были сделаны из непрочного материала. Они были сконструированы, скорее, для миниатюрных азиатов, а не для хоккеистов, чей вес превышает 200 фунтов. Каждый день кто-то из команды присаживался на стул и через мгновение уже с грохотов летел на пол. В углу каждой комнаты лежали палки, из которых раньше был собран стул.

Олимпиада-2002 несколько нивелировала мои прошлые неудачи в сборной. Безусловно, я был разочарован тем, что мы не смогли победить в финале Канаду. Но я горд тем серебром. Победа со счетом 3:2 над командой России стала одной из самых захватывающих, напряженных, нервных игр за всю мою карьеру. В третьем периоде встречи мы отчаянно пытались удержать преимущество, нервы были натянуты до предела. Помню, как я заблокировал бросок при игре в меньшинстве и шайба попала мне в живот. Никогда бы не простил себе, если бы увернулся в тот момент.

Победа над Россией была великолепна, но она забрала у нас слишком много сил. Тем временем канадцы провели легкий матч против хреновой Беларуси. В решающем матче мы просто не успевали за соперником. Была крайне неприятно проиграть Канаде, но нам ведь противостояла не банда любителей. Мы проиграли лучшим хоккеистам в мире. И все понимают, как важна была эта медаль для Канады. Это было их первое золото за пол века. Эл Макиннис рассказывал, что результат висел над ними дамокловым мечом. На них оказывалось огромное давление.

В 2005 году у меня вновь возникли проблемы с Федерацией хоккея. Было принято решение начать омоложение состава. И я стал одним из главных кандидатов на расставание. Уверен, что не последнею роль в этом сыграли наши прошлые разногласия.

Дон Уоддел, тогдашний генеральный менеджер «Атланты», была назначен на аналогичный пост в сборной США. В конце лета 2005-го он оставил на моем телефоне голосовое сообщение, проинформировав, что я не приглашен в тренировочной лагерь национальной команды, но все еще вхожу в расширенный список кандидатов.

Пиздеж. Они уже решили, что я не вхожу в их планы. Я сразу понял это, как прослушал сообщение. Так и не простил Уоддела за то, что они списали меня со счетов еще до старта сезона. Считаю, что я заслуживал лучшего отношения.

Подводя итоги, я горд тем временем, что провел в сборной. Я уверен, что мое поколение нанесло Америку на карту мирового хоккея и заставило всех с нами считаться. Пусть команда выиграла Олимпиаду в 1980 году, но тогда нас не воспринимали всерьез. Когда Америка одержала ту победу, то, думаю, реакция была такой: «Черт возьми, мы только что совершили настоящее чудо». Сейчас нам не нужно чудо, чтобы побить Россию, Канаду или кого-то еще.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...